– А вам что за дело? – нагло ответил асессор. – О том знает палата казённая.

После такого грубого ответа Пассек отнял у работника печать и объявил Бурову, что она более не действительна и что палате следует изготовить новую печать. И объяснил Бурову, что он – губернский стряпчий и обязан смотреть за исполнением законов.

С изъятой печатью Пассек и Целиковский отправились к губернскому прокурору Герасимову. Прокурор присоединился к ним, и втроём они пошли к губернатору. Губернатор Г. И.Черемисинов (1794—1796) в доме зятя, соляного пристава Позднякова, играл в карты. Он выслушал всё и …ничего не сказал. Тогда троица праведников пошла в казённую палату, но нашли её запёртой. Наконец, они зашли к могилёвскому городничему, попросили выставить в доме Толынского караул и пошли спать.

Ранним утром все трое опять сошлись в казённой палате, но – увы! – водочного журнала не нашли. Он исчез. Пошли в уездное казначейство и обнаружили, что казначей 10-копеечную пошлину с каждого штофа не взял, поскольку не имел на то повеления казённой палаты. Прокурор потребовал от казённой палаты уничтожения изъятой накануне печати и изготовления новой, а также предъявления «левой» водки непосредственно в палату. Письменное требование на этот счёт прокурор послал и «молчаливому» губернатору.

«Не буйны ветры зашумели, не мутная лужа всколебалась – палатные члены всхорохорились», — пишет Пассек. – «Натурально! Кому приятно быть пойману на преступлении должности».

Далее Пассек использовал свою власть и издал некоторые распоряжения в духе вышеупомянутых требований могилёвского прокурора. Порядок, судя по словам мемуариста, был восстановлен, но были ли наказаны виновные? Отнюдь нет. Генеоал-губернатор Пётр Богданович Пассек пожурил губернатора Герасима Ивановича Черемисина, помахал у него перед носом пальчиком, и на этом всё успокоилось. Граф Аугсберг расширил сферу подношений и стал снабжать своей продукцией и прокурора Герасимова, и, естественно, генерал-губернатора Пассека. Мало того, граф учредил для генерал-губернатора «пансион» в размере 360 рублей в год, о чём Пассек пишет в своих мемуарах без тени всякого смущения.

Аналогичные сцены с винокурением происходили повсеместно по всей территории Российской империи. Владимирский губернатор И.М.Долгоруков, как и Пассек, тоже пытался навести хоть какой-то порядок в винных откупах, но, несмотря на отсутствие склонности к спиртным напиткам, которой был подвержен Пассек, успеха не имел. Чиновничество стояло стеной, покрывая преступления своих коллег, и откровенно плевало на единичные и робкие попытки губернаторов и генерал-губернаторов положить конец их беспредельному воровству.

Борьба с эпидемиями, пожарами и прочими напастями

Динь-динь-бом! Динь-динь-бом! Загорелся кошкин дом.

Детский стишок.

Современному читателю трудно представить себе Россию конца XVIII – начала XIX века с её стихийными бедствиями и незащищённостью от «прилипчивых» болезней типа чумы, тифа и кори, регулярно навещавших страну и уносивших тысячи жертв. Медицина и санитария стояли на низком уровне, как, впрочем, и в других странах, а культурный уровень населения тоже оставлял желать много лучшего.

Вот как описывает доктор Дримпельман эпидемию чумы, посетившую Херсон в конце 1790-х гг. На борьбу с чумой правительство в помощь местным властям56 отправило из Петербурга команду медиков, которым предстояло преодолеть 1800 вёрст, прежде чем добраться до места назначения.

За несколько вёрст до Херсона взору приехавших врачей предстали поднимавшиеся к небу и заслонившие солнце зловещие клубы дыма и пара. Повсюду лежали кучи мусора, которые нужно было поддерживать в состоянии горения. Дым и испарения считались одним из важных методов против распространения заразы. Но всё это нисколько не помогало, пишет Дримпельман, чума в Херсоне продолжала свирепствовать.

Разместив команду приданных ему медиков, моряков и рекрут по квартирам, Дримпельман отправился осматривать город и в устроенный в двух верстах от него карантинный лагерь. Чума уже унесла жизни нескольких врачей. В лагере находились несколько сотен страдающих больных, которым помочь уже было нельзя. Все они были обречены на мучительную смерть. Спустя некоторое время все молодцы-рекруты, прибывшие в Херсон здоровыми, умерли. В городе как раз появились великолепные сочные и дешёвые дыни, арбузы и огурцы. Наевшись их, солдаты заболели диареей, а в сочетании с чумными бациллами это означало истощение организма и верную смерть.

И врачи, и больные размещались в карантинном лагере в землянках. Для доставки больных в лагерь и для подбирания трупов на улицах города использовались команды из каторжных заключённых. Впереди команды один из каторжников нёс белый флаг, так что встретившиеся прохожие могли увидеть их и свернуть в сторону. Каторжники отвозили трупы за город, обливали их известью и закапывали в землю.

Дримпельман держался два месяца, а потом болезнь настигла и его. У него началась головная боль, он потерял аппетит, и во всём теле наблюдалась слабость. На второй день опухли железы, и доктор понял, что заболел чумой. Он приказал вскрыть железы, с тем чтобы гной мог выйти наружу, и этим спас свою жизнь.

Действие чумы было мгновенным. Живший в одной землянке с Дримпельманом хирург лёг спать здоровым, а утром его нашли в постели мёртвым. Дримпельман пишет, что неоднократно подтверждалось следующее наблюдение врачей: чаще всех чумой заражались люди, испытывавшие перед ней страх. Меньше всех умерло, казалось бы, обречённых на смерть каторжников. Жители города, изолировавшие себя в домах, всё равно умирали и довольно часто по сравнению с другими.

Чума в Херсоне свирепствовала два года, а потом так же неожиданно кончилась, как появилась. Оставшихся в живых карантинных выпустили на волю, предварительно вытерев их уксусом. Всю одежду их предали огню, и власти выдали им бесплатно тулупы, рубахи, штаны, чулки и некоторую сумму денег в знак компенсации за понесённые им во время чумы убытки.

О чуме и вошедшем в историю чумном бунте в Москве в сентябре 1771 года пишет свидетель и участник борьбы с ней гвардеец А.А.Саблуков. Кто же, кроме военных, был способен помогать медикам лечить больных и локализовать распространение заразы? Воспоминания Саблукова касаются чисто внешней канвы событий, и о перипетиях врачебных усилий он не сообщает.

В письме отцу Саблуков сообщает о бунте черни – непременном аккомпанементе таких народных бедствий. Архиепископ Амвросий, во избежание скопления народа, отменил богослужения в церквях, чем вызвал гнев черни. 16 сентября толпа бунтовщиков побила высланную команду и прорвалась в Чудов монастырь, чтобы убить архиепископа. Он успел скрыться в Донском монастыре, и бунтовщики смогли вволю «распотешиться» над его хоромами. Ободрав Евангелие, престол, сосуды и ризы в его домашней церкви и забрав какие-то деньги, толпа отправилась в Донской монастырь. Там они нашли-таки Амвросия, вытащили его наружу и убили.

Между тем, часть разгулявшейся толпы нашла в купеческих погребах Чудова монастыря бочки с вином и стала сии напитки вкушать, сколько влезет. Кремль превратился в территорию повышенной опасности. Солдаты, пытавшиеся проникнуть на территорию Кремля, успешно отбивались дубьём и каменьями. Начальство, включая губернатора Юшкова Ивана Ивановича и вице-губернаторов Н.И.Бестужева (1-й товарищ губернатора) и Д.Ф.Алфимова (2-й товарищ губернатора) давно разбежалось, и при отсутствии «товарищей» генерал-поручик П.Д.Еропкин взял на себя проведение «силовой операции» и подавил бунт с применением пушек, пуль и штыков.

17 сентября толпа вновь собралась и стала предъявлять претензии к лекарям, которые «морили народ всяким зельем». Саблуков пишет, что при подавлении бунта в его распоряжении была только одна армейская полковая пушка и 88 престарелых гвардейских солдат. Позже из окрестных деревень призвали в Москву армейский полк.

Между тем, чума распространялась и поражала всё больше людей. В городе оставался главным образом простой народ, все дворяне и зажиточные москвичи заблаговременно бежали из столицы. Полицейские и военные получили инструкции осматривать жителей и самостоятельно определять меры, которые к ним следовало применять. По мере распространения эпидемии Москва пустела – все бежали в деревни.

27 сентября в столице появился граф Г.Г.Орлов, который опубликовал манифест и, опираясь на него, всё руководство борьбой с чумой взял на себя. К октябрю эпидемия пошла на убыль. 14 ноября приехал князь Михаил Никитович Волконский и взял всю власть в столице в свои руки, а граф Орлов уехал в Петербург. Саблуков пишет, что в это время на его участке уже целых шесть недель не было зарегистрировано случаев заболевания чумой.