– Женни Мерье, – начал председатель, – у меня есть право арестовать вас за ложное свидетельство. Я в последний раз повторяю свой вопрос: какое из двух ваших показаний можно считать правдивым?

– Последнее. Мадемуазель де ла Сутьер во всем виновата, а я…

– Жандарм, – остановил ее председатель, – с текущей минуты эта девушка под твоим надзором. Впредь до нового приказания ты не должен выпускать ее из виду.

Заседание было прервано, дело усложнилось и принимало невыгодный для де ла Сутьера оборот. Показания Женни были самыми важными для следствия. И если бывшая горничная вздумает упорствовать, отрицая свои первые показания, весь план, как обвинения, так и защиты, должен был подвергнуться полному изменению.

В большом собрании никогда нельзя безнаказанно произносить слова «подкуп, пристрастие к богатым, злоупотребление властью». Многие из присутствующих принимали живое участие в хорошенькой простолюдинке в ущерб благородной девице, которая не явилась в зал суда. Твердость Женни, не испугавшейся угроз, ее слезы, ее миловидное личико повлияли на многих, а в процессе, где общественное мнение играло одну из самых важных ролей, необходимо было удостовериться, что показания главного свидетеля истинны и не подвержены чьему бы то ни было давлению.

Женни сидела напротив присяжных и нисколько не пыталась облегчить их тяжелую задачу. Ее временный арест еще более усилил ее упорство. Она сидела неподвижно, скрестив руки и с выражением вызова на лице. Несколько раз посреди всеобщего беспорядка Буришон, человек с сильным кашлем, порывался подойти к ней, но был отстранен или приставом, или жандармом, приставленным к молодой девушке. Положение казалось безвыходным и грозило продлиться на неопределенное время.

Вдруг один из служителей суда с трудом пробрался сквозь плотную толпу. Он передал председателю конверт, тот распечатал его, быстро пробежал содержимое глазами и тотчас переговорил с членами суда. Вслед за тем все вернулись на свои места, и заседание продолжилось.

Присутствующие поняли, что в деле произошел внезапный резкий поворот, и с нетерпением ожидали, что же произойдет. Даже Женни вышла из своего оцепенения и проявила некоторое беспокойство.

– Предупреждаю защитника обвиняемого, – сказал председатель, – что в силу данной мне власти я представляю на обсуждение два письменных документа, к чтению которых приступлю тотчас. Эти бумаги помогут господам присяжным определить, насколько правдивы показания Женни Мерье. Сперва, однако, следует ознакомиться с письмом, к которому они приложены и подписи под которым засвидетельствованы надлежащими властями. Письмо это написано сестрами Бьенасси и содержит следующее:

«Милостивый государь!

Из чувства справедливости и для выявления истины мы вынуждены были отыскать в бумагах нашего несчастного брата те, которые могли бы пролить некоторый свет на важное дело, рассматриваемое вами в настоящее время. Как ни были прискорбны для нас эти поиски, какими невыгодными ни окажутся последствия для известных лиц и даже, быть может, для памяти того, кого мы оплакиваем, мы не колеблясь исполняем то, что считаем своим долгом. Итак, мы отправляем вам две бумаги, которые мы нашли и которые относятся к этому делу.

Марион и Гортанс Бьенасси».

– Теперь, – продолжал председатель, – перейдем к бумагам, которые мне прислали. Первая – письмо, судя по всему, от покойного Бьенасси к Женни Мерье, написанное незадолго до рокового случая. На этом письме нет подписи, конечно, но, судя по словам тех, кто хорошо знал почерк сборщика податей, оно написано его рукой. Вот содержание письма:

«Ты глупо поступаешь, милашка Женни, и моих дел в отношении своей томной госпожи не ведешь так, как следовало бы. Уж не ревнуешь ли ты, невзначай? Ты мне кажешься во сто крат милее, но жениться на тебе я не могу, а на ней мечтаю. Не забывай, что́ я обещал тебе, если ты мне поможешь в этом трудном деле. Но, повторяю, ты не оказываешь мне того содействия, на которое я рассчитываю. Мне наскучило писать иносказательные послания и получать в ответ фразы, отчаянно сентиментальные, платонические и без всякого значения. Правда, благодаря тебе я несколько раз встречал П. на большой дороге во время вашей ежедневной прогулки и даже заговаривал с ней в твоем присутствии, но она такая сдержанная, а я перед ней такой олух, что я не продвинулся ни на шаг. Уверяют, однако, что у меня есть соперники, добивающиеся ее руки…»

Ропот негодования пробежал по залу, потом все снова замокли и с напряженным вниманием стали прислушиваться к словам председателя, который спрашивал у Женни:

– Мадемуазель Мерье, вы получали письмо, которое я сейчас зачитал?

– Получила… нет… не помню! – ответила Женни в невыразимом смущении.

– Или, вернее, не хотите помнить. Господа присяжные оценят ваши слова по достоинству. Посмотрим, вспомните ли вы свою собственную записку, подписанную вами. Не угодно ли выслушать?

«Я не заслуживаю твоих упреков, любезный Теодор, я не могу справиться с этой белокурой фантазеркой, мысли которой вечно крутятся вокруг звезд и Луны. Напрасно я дала ей прочитать столько любовных романов. Надо быть человеком идеальным, из ее грез, а ты из рук вон обычный. Не отчаивайся, я придумаю какую-нибудь проделку, чтобы связать ее с тобой попрочнее. Неблагодарный! Ты никогда не поймешь, чего мне стоят услуги, которые я тебе оказываю.

Твоя Женни М.».

Это послание, полное орфографических ошибок, было написано накануне смерти сборщика податей, что доказывало поставленное на нем число. Итак, поклеп Женни на Пальмиру де ла Сутьер неоспоримо опровергался ее же собственным письмом. Председатель пояснил, что бумаги были найдены в письменном столе. Бьенасси, вероятно, забыл о них, и потому они не сгорели.

Судья спросил Женни, признает ли она, что это письмо писала она сама.

– Думайте так, если хотите, – ответила она резко, – но это не доказывает, – продолжала она уже вне себя, – чтобы я была возле брода, когда убили сборщика податей.

– Итак, вы настаиваете, что мадемуазель де ла Сутьер одна присутствовала при этом печальном событии? Хорошо. Не знаете ли вы, Женни Мерье, где в настоящую минуту находится зеленая шелковая мантилья, которая, согласно обвинительному акту и вашим собственным показаниям, была на госпоже де ла Сутьер в тот роковой вечер?

При этом неожиданном вопросе Женни вздрогнула, однако ответила с прежним дерзким упорством:

– Вероятно, в Рокроле.

– Подумайте хорошенько, не осталась ли эта мантилья у вас?

– Нет… нет… Бесспорно, нет!

– И в этот раз вы будете уличены во лжи. Пристав, разверните пакет.

Он указал на стол, где обыкновенно складывались вещи, служащие уликами, а пока его приказание исполнялось, обратился к присяжным:

– Видя, что эта девушка упорствует в своих ложных показаниях, я в силу данного мне права приказал полицейскому сыщику немедля отправиться на квартиру отца Мерье и обыскать вещи свидетельницы. Полицейский только что вернулся с отчетом об исполненном им поручении, и вот что он нашел.