до дна, и в рощах изящных деревьев на дне чаши прохладно и росисто. Деревья с красивыми светлыми листьями и гроздьями красновато-желтых плодов на широко расставленных ветвях напомнили Сантэн оливы. Дно чаши полого опускалось. Когда Сантэн вслед за Х’ани пошла меж деревьями, она увидела, что земля усеяна опавшими плодами.

Х’ани подобрала один и протянула Сантэн.

— Монгонго, очень вкусно.

Сантэн надкусила и вскрикнула: зуб больно ткнулся в крупную твердую косточку. Ее облекал только тонкий слой мякоти, острый, со вкусом инжира, хотя и не такой сладкий.

С ветвей над ними шумно взлетела стая зеленых попугаев, и Сантэн увидела, что долина кишит птицами и мелкими животными, которые на рассвете явились пировать в рощах монгонго.

— Место Всей Жизни, — прошептала она, зачарованная дикой красотой, резким контрастом голых обожженных скал и полного нежной растительности дна.

О’ва быстро шел по неровной тропе, которая вела к центру чаши. Шагая за ним, Сантэн увидела впереди меж деревьями небольшой холм из черного вулканического камня. Она заметила, что холм симметричный, конусообразный и расположен точно в центре амфитеатра, как шишка в центре щита.

Как и дно долины, холм порос лесом.

Среди черных вулканических деревьев в изобилии росли высокая слоновья трава и деревья монгонго. С деревьев свешивалось множество черномордых мартышек, они угрожающе наклоняли головы и гримасничали, когда люди приближались к холму.

Когда Сантэн и Х’ани догнали О’ва, тот стоял перед темным отверстием в склоне, напоминавшим вход в шахту. Но, вглядевшись, Сантэн поняла, что шахта уходит в глубину очень полого. Она хотела пройти мимо старика, чтобы получше посмотреть, но О’ва удержал ее за руку.

— Не торопись, Нэм Дитя, мы должны подготовиться, чтобы все было правильно.

И он мягко потянул ее назад.

Чуть дальше, под нависающими скалами, располагался древний лагерь бушменов. От старости тростниковые крыши хижин провалились. О’ва сжег полуразвалившиеся хижины, потому что они превратились в пристанище змей и насекомых, и женщины построили из веток и свежесрезанной травы новую хижину.

— Я хочу есть.

Сантэн вдруг поняла, что со вчерашнего вечера ничего не ела.

— Пойдем.

Х’ани отвела ее в рощу, и они наполнили сумки осыпавшимися плодами дерева монгонго.

В лагере Х’ани показала Сантэн, как снять мякоть, а потом расколоть косточку между двумя плоскими камнями. Ядро напоминало с виду сушеный миндаль. Чтобы утолить первый голод, съели несколько таких ядер. По вкусу они напоминали каштаны.

— Их можно есть по-разному, — сказала Х’ани. — И вкус будет разный. Мы будем их жарить, размалывать с листьями, варить, как кукурузный хлеб; всякое убийство здесь запрещено, и плоды будут главной нашей пищей.

Пока они готовили еду, О’ва вернулся в лагерь с охапкой выкопанных корней, отошел в сторону и занялся ими: он чистил и нарезал их своим драгоценным складным ножом.

Поели перед самой темнотой, и Сантэн обнаружила, что орехи — очень сытная и вкусная еда. Как только ее желудок заполнился, начало сказываться волнение и утомление прошедшего дня, и она едва доплелась до шалаша.

Проснулась она хорошо отдохнувшая и в необъяснимом возбуждении. Бушмены уже возились у костра. Как только она к ним присоединилась, все уселись кружком. О’ва, взбудораженный и полный достоинства, сказал:

— Мы должны приготовиться к походу в самое тайное место. Ты согласна очиститься, старая бабушка?

Очевидно, это был ритуальный вопрос.

— Согласна, старый дедушка, — негромко хлопнула в ладоши Х’ани.

— Ты согласна очиститься, Нэм Дитя?

— Согласна, старый дедушка.

Подражая Х’ани, Сантэн хлопнула в ладоши. О’ва кивнул и достал из сумки бычий рог. На верхушке рога было круглое отверстие. В него старик набил нарезанных корешков и трав, которые собрал накануне днем.

Потом он пальцами достал из костра уголек и, перебрасывая с руки на руку, чтобы не обжечься, бросил его в отверстие рога. Потом принялся дуть, и от тлеющих трав в воздух поднялся столб дыма.

Как только трубка ровно разгорелась, О’ва встал и остановился за сидящими женщинами. Он приложил рог к губам, сильно затянулся и пустил дым. Дым был едкий, очень неприятный, и у Сантэн начало жечь в горле.

Она протестующе заговорила и хотела встать, но Х’ани потянула ее назад. О’ва продолжал затягиваться и дуть, и скоро Сантэн привыкла, дым уже не казался ей таким неприятным.

Она расслабилась и прислонилась к Х’ани. Старуха обняла ее за плечи. Сантэн чувствовала себя все лучше и лучше. Тело ее стало легким, как у птицы, ей казалось, что она может взлететь на поднимающейся спирали дыма.

— О, Х’ани, как хорошо, — прошептала она.

Казалось, воздух вокруг искрится необыкновенной чистотой, зрение стало вдруг необычайно острым, словно она смотрела на мир сквозь увеличительное стекло и могла теперь видеть каждую расщелину, каждый уступ в окрестных скалах. Почудилось, что листочки на деревьях в роще сделаны из зеленых кристаллов, ибо солнечный свет отражался от них, сверкая неземным блеском.

Сантэн увидела, что О’ва наклонился к ней, и сонно улыбнулась. Он предлагал ей что-то, протягивая в обеих руках.

— Это для ребенка, — сказал он, и его голос приходил словно издалека и странно звучал в ее ушах. — Родильный ковер. Его должен был сделать отец ребенка, но это невозможно. Возьми его, Нэм Дитя, и роди на нем смелого сына.

И О’ва положил свой дар ей на колени.

Сантэн потребовались долгие мгновения, чтобы понять — это шкура сернобыка, над которой О’ва так долго и упорно трудился. Она осторожно развернула ее. Шкура стала необыкновенно гибкой и мягкой, а на ощупь тонкой, как шелк, из-за чего хотелось гладить ее без конца.

— Это для ребенка, — повторил бушмен и снова затянулся.

— Да, для ребенка.

Сантэн кивнула, и ей показалось, что голова отделилась и плывет отдельно от тела. О’ва мягко пустил ей в лицо струю голубого дыма, и она не сделала попытки увернуться от этой струи, только наклонилась вперед, глядя ему в глаза. Зрачки О’ва сузились и превратились в блестящие черные точки, белки приобрели цвет темного янтаря и покрылись сеткой черных линий вокруг радужки.

Эти зрачки гипнотизировали ее.