— Стоять! Я не могу тебя просто так отпустить после всего, что сказал тебе.

— Послушай, я никому ничего не скажу, просто дай мне уйти.

— Я не могу быть уверен в этом. Может ты сейчас побежишь к первой же полицейской будке и сдашь меня? Сюда-то они быстро приедут.

— И что ты, просто убьешь меня?

— Нет, все рассудит удача.

Блять. Зачем я вообще сюда пошел. Зачем я вообще пошел в тот бар. Почему я просто не мог разбиться насмерть в том трамвае? Заболеть чумой, обнимая Дженни, сигануть из окна. Все лучше, чем это дерьмо. Конрад идет на кухню и рукой манит меня туда. Резко подпрыгиваю к входной двери в надежде, что она не заперта. Сука. Конечно же она заперта! Слышу смешок Конрада. Подхожу к нему. Вижу на столе небольшой открытый ящичек. В нем револьвер. Час от часу не легче.

— Там три патрона. У того, кто выстрелит первым, будет шанс 50 процентов, что он выживает. Если ты умрешь, ты уже ничего не скажешь, если я умру, ты возьмешь ключи и уйдешь. Если умрем оба, что же, так тому и быть.

— А если оба выживем? — не могу не спросить я.

— Разойдемся. Словно никогда и не знали друг друга. Так, держи, — трясущейся рукой он подает мне револьвер, — ты первый.

— Почему?

— Потому что, если я буду первым и умру, то ты сможешь просто не участвовать.

— Так наоборот тоже можно.

— Ты мне не веришь?

Нет, Конрад, я тебе верю. Беру револьвер, кручу барабан, после чего приставляю револьвер к своему виску.

— Четыре слова. Помнишь, ты спросил меня, про четыре слова перед смертью? “Я не хочу уходить”. Правда. Но знаешь, что, Конрад Ньюман? Кажется, я понял тебя. Ты такой же как я. Убитый одиночеством, в квартире-гробу. Пропитанный тоской. Мы оба не можем жить спокойно, не можем жить счастливо. Каждый справляется по-своему. Я веду безумную игру в пророка, ты сражаешься с системой. Даже не с системой, нет, с самим мирозданием. Но твоим идеям не найти места в чужих головах. Ты как рыцарь. Рыцарь одиночества. Вечно скитающийся, вечно борющийся с тщетным бытием. Вот только рыцари сгинули давным-давно. Но знаешь что? Пожалуй, это было интересное знакомство, — я протягиваю ему руку, он жмет её, — Я его бы ни на что не променял, однако, сегодня, наше знакомство должно окончиться. Прощай.

Палец словно окаменел, так медленно он спускает курок. Мои мозги словно уже чувствуют, как через них проходит свинец. Щелчок. Тишина. Молча, дрожащими руками подаю пистолет человеку напротив. Чувствую, что по щеке моей течет слеза. Он без тени сомнения приставляет ствол к своему виску. Щелчок. Тишина. Конрад молча встает и подходит к входной двери и отпирает её. Последний раз посмотрев на него, выхожу в подъезд, чтобы никогда больше не увидеть этого человека.

9 ночь

Все, что я сделал бессмысленно. Все пустота. Из моей руки выпадает банка пива и грохается об пол. Вокруг таких еще раскидано около пяти. Алкоголь — херня! Он не помогает. Что алкаши в нём находят? Ну вот бухой я, и что дальше? Я продолжаю думать. Продолжаю мыслить. Реальность не меняется, сколько градусов я в себя не заливаю. Так глупо, так глупо, так бессмысленно. Сколько мне нужно выпить, чтобы сдохнуть? Еще литр, два? Но ведь все так хорошо начиналось. Почему сейчас, когда я натворил столько дел?

Сегодня днём после лекции фрау Ларсен попросила меня задержаться на минутку. Я зашел в её кабинет, она, как обычно, предложила чаю. Я сразу почувствовал, что-то не так. Атмосфера в кабинете резко изменилась. Если обычно тут всегда было солнечно, то сейчас будто сумрачно. Кабинет всегда был маленьким, но только сейчас он стал тесным.

— Что-то случилось? — спросил я, лукавя, ведь знал же, что что-то случилось.

— Да, Фред, — ответила Ларсен, — случилось. Нам нужно поговорить насчет твоего фильма.

— Что не так? Мы вроде бы все исправно делаем. Съемки идут, сценарий уже почти дописан. По крайней мере, для первой половины фильма все готово.

— И это хорошо, правда хорошо. Вот насчет сценария нам и нужно поговорить. Видишь ли, случилось нечто, что происходит крайне редко. Руководство института заинтересовалось деятельностью нашей кафедры. Они решили проверить всё, включая сценарии, предоставленные учащимися. И на твой они обратили особое внимание.

— И что сказали?

— Поверь, твой сценарий очень хороший, я сразу увидела в нем интересную мысль…

— А они-то что про него сказали? — от волнения я начал терять терпение.

— Прости, но тебе нельзя снимать фильм по этому сценарию.

— Что? — во мне словно что-то оторвалось внутри. Мир вокруг начал плыть. Я не верил, что слышу эти слова. Происходящее казалось мне странным кошмарным сном.

— Я знаю, что ты, будучи представителем молодого поколения, вкладываешь смысл в несколько иную форму. Но это же артхаус. Боюсь, такой сюжет для нашего институт просто неприемлем.

— Что в нём не так?

— Жестокость, безнадега, алкоголизм и мистика странного сорта.

— Вы словно нашу программу по литературе описали.

— Ну, пойми, Фред. Великим можно, а нам нельзя.

— А в чем измеряется это величие? Почему каким-то мужикам, жившим сто лет назад, можно писать про “жестокость, безнадегу и алкоголизм”, а мне нельзя? В чем измеряется величие? Можно сматериться?

— Разрешаю.

— Надуманная хуйня это ваше величие того или иного человека. Те, кого мы сейчас называем великими творцами, когда-то давно слали нахуй таких мудрецов, оценивающих, что можно привносить в творчество, а что нельзя. Они также бухали, снимали проституток, изменяли женам. Сейчас мы называем их эталоном нравственности! Это лицемерие. Тотальное лицемерие. Наше общество всю жизнь врет само себе. И это еще самая мягкая ложь! А те мудаки, что запретили мой фильм, они — самые главные лицемеры! Кто они вообще такие, чтобы судить об искусстве? За жизнь-то, наверное, всего пару книг прочитали!

— Вы слишком распыляетесь. Возьмите себе другой сюжет. Сделайте что-нибудь более… доброе.

— Доброе? Доброе? Да кому нужно доброе произведение?! Мне что кастрировать свой сюжет?!

— Не кричите на меня, Шольц. Не я это решала.

— Да я не на вас, фрау Ларсен, поймите. Мой сюжет столько для меня значит. Я не могу его просто так бросить.

— Я и не говорю вам бросать. Сохраните его, потом, когда станете великим режиссером, тогда и ставьте, что хотите.

— Не стать великим творцом, идя на поводу у тупых стариканов, которые искусства в жизни не видели. Ну не могу я от него просто так отказаться. Просто не могу.