пожар, а за цветок! — отвечал Пушкин. — Ведь и цветы в саду поливают из пожарной трубы".

П. И. Бартенев. "Московские Ведомости" 1354, № 71.

Рассказ Пушкина П. В. Нащокину. [П. П. Каратыгин]. А. С. Пушкин. PC 1379, № 6, стр. 375.

Раз Ольга Сергеевна нашалила что-то, прогневала матушку… Мамаша приказывает ей прощенья просить, а она и не думает, не хочет. Ее, матушку мою, в затрапезное платьице одели, за стол не сажают, — на хлеб-на воду, — и запретили братцу к ней даже подходить и говорить. А она нравная такая была, — повешусь, говорит, а прощенья просить не стану. — А Александр-то Сергеевич что же придумал: разыскал где-то гвоздик, да и вбивает в стенку. — "Что это, спрашиваю, вы делаете, сударь?" — "Да сестрица, — говорит, — повеситься собирается, так я ей гвоздик приготовить хочу"… да и засмеялся, — известно, понял, что она капризничает, да и стращает нас только.

Д. Воспоминания из детства А. С. Пушкина со слов помощницы няни у Пушкиных. "Всеобщая Газета" 1869, № 60, стр. 3.

…Однажды мне И. И. Дмитриев[457] сказал: "Посмотрите, ведь это настоящий арабчик". Дитя рассмеялось и, оборотясь к нам, проговорило очень скоро и смело: "По крайней мере отличусь тем и не буду рябчик". Рябчик и арабчик оставались у нас целый вечер на губах.

М. Макаров. Александр Сергеевич Пушкин в детстве (Из записок о моем знакомстве). "Современник" 1843, т. 29, стр. 383.

Москва, в доме гр. Бутурлина.

Некто NN прочел детский катрен поэта, и прочел по-своему, как заметили тогда, по образцу высокой речи на о. А. С. успел только сказать: "ah, mon Dieu!" и выбежал. Я нашел его в огромной библиотеке графа: он разглядывал затылки сафьяновых фолиантов и был очень недоволен собой. Я подошел к нему и что-то сказал о книгах. Он отвечал мне: "Поверите ли, этот г. NN так меня озадачил, что я не понимаю даже и книжных затылков".

М. Макаров. Александр Сергеевич Пушкин в детстве (Из записок о моем знакомстве). "Современник" 1843, т. 29.

"На страшной высоте Парнаса…"

Именно таким эпитетом назвал Александр Пушкин мифологический Парнас в одном из ранних лицейских стихотворений. Это было послание своему дяде Василию Львовичу Пушкину, старожителю поэтических кущ. Но так и кажется, что уже в те годы юный поэт примерял эту высоту и к себе. С тех пор "многие поколения читателей не устают удивляться поистине недосягаемой высоте его творческого гения.

Разные жанры почти одинаково были подвластны перу Пушкина. Столь же разнообразны и книги, исследования о нем. Они так или иначе отражают взгляды разных поколений, которые, по-своему, исходя из накопленных сведений о поэте, в контексте с эпохой, направлениями филологических школ, выхватывали из прошлого тропы и тропинки к высотам пушкинского Парнаса.

К таким поискам можно отнести и давно ставшую библиографической редкостью книгу Сергея Гессена и Льва Модзалевского "Разговоры Пушкина", вышедшую в 1929 году тиражом всего пять тысяч экземпляров в московском издательстве "Федерация". В ней молодые тогда ученые решили собрать по фрагментам и выделить еще один специфический, не всегда легко улавливаемый, лишь отчасти запечатленный жанр — разговоры Пушкина со своими современниками, а современников — с ним.

Сложность заключалась в том, что никто специально, а главное — своевременно не записывал своих разговоров с Пушкиным. У поэта не было столь внимательного и пунктуального секретаря, каким был, скажем, Иоганн Петер Эккерман у престарелого Гете. Не было у Пушкина и таких неотлучных врачей, секретарей и мемуаристов, какими были у Льва Толстого Маковицкий, Гусев, Булгаков, Чертков. Наконец, не было и такой супруги, как Софья Толстая, оставившая свой подробнейший "Дневник", в котором множество страниц посвящено дням и трудам писателя.

Молодым исследователям поэтому предстояла своего рода разведка устного жанра Пушкина, поиск его места в литературном наследии поэта. Как быть? Ведь бесед, зафиксированных самим Пушкиным, осталось совсем немного. Воображаемый разговор с Александром I да кусочки из сожженных записок и краткого, пока целиком не найденного дневника. И тем не менее Гессен и Модзалевский стремились из множества источников выбрать то, что, по их мнению, можно отнести к разговорному жанру поэта или к самому характеру его беседы, отражающей живость ума и образное поэтическое восприятие разных сторон бытия в пушкинском сознании.

Этот принцип в отборе материала, безусловно, самый главный, был дополнен, а вернее сказать, как бы наложен на другой — хронологическую канву жизни и творчества поэта. И если первая, столь специфичная по отношению к Пушкину цель преследовалась, надо думать, впервые, то второй — общефоновый, хронологический принцип — не был уже новинкой. Еще до выхода в свет "Разговоров Пушкина" появились первые выпуски книг В. Вересаева, ставшие широко известными его хронологические монтажи сведений о биографии поэта — "Пушкин в жизни".

За послевоенные годы вышло много мемуарных и биобиблиографических изданий, хроник и других справочных книг о Пушкине. Но новой работы, подобной "Разговорам Пушкина", нет до сих пор. Книга была встречена современниками по-разному. Например, пушкинист С. Лернер поспешил высказать свое критическое мнение при первом же беглом знакомстве с ней: мол, составлена наспех. Наверное, разговорная специфика показалась для него не столь важной в сравнении с уже тогда казавшимся почти бесконечным общим содержанием творчества Пушкина. И Лернер в 1929 году написал рецензию в выходившем в Харькове на украинском языке журнале "Червоный шлях", скрыв свое имя под псевдонимом "С. Оцетов".

Как отнеслись к ней Сергей Гессен и Лев Модзалевский? Весьма смело, с иронией. Своеобразным бумерангом стала их эпиграмма:

Среди художников, писателей, поэтов

Не место Вам, о клеветник Оцетов,—

Ваш опус прочитав, я после этого

Спокойно видеть не могу Оцетова.

Иначе оценивали "Разговоры Пушкина" в Пушкинском Доме в Ленинграде. Д. Якубович отмечал, что С. Гессен, пройдя школу пушкиниста-источниковеда Б. Модзалевского, за фактическим материалом всегда стремился увидеть образ живого Пушкина. Именно это характерно для его совместной с Л. Модзалевским работы "Разговоры Пушкина"[458].

Итак, мнения о книге расходились. Почему? Что одних настораживало, а других, наоборот, заставляло внимательно вчитываться, изучать?

* * *

Первая проблема, которую должны были решать ученые, заключалась в достоверности передачи устных высказываний Пушкина. Заметим сразу, проблема не новая. Поставил ее еще Н. Гоголь в комедии "Ревизор". Застрявший в грязном трактире провинциального городка Хлестаков бахвалился своей петербургской жизнью: "Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: "Ну что, брат Пушкин?" — "Да так, брат, — отвечает, бывало, — так как-то все…" Большой оригинал".

Да,