Он вздохнул, с присвистом, по-стариковски, проговорил с невеселой улыбкой:

– Знаешь, Ева, как-то так повелось, что ко мне обращаются исключительно с серьезными разговорами. Что ты хочешь мне сказать?

Я не стала ходить вокруг да около, не тот это человек, чтобы разводить ненужные церемонии, да и время его, как мне кажется, дорого стоит.

– У меня есть сын, – выпалила я и замерла в напряженном ожидании.

Не знаю, на что я рассчитывала: на удивление, неодобрение, осуждение. На что угодно, только не на то, что услышала.

– Я знаю. – На морщинистом лице не отразилось никаких чувств, лишь в угольно-черных глазах блеснул и тут же погас огонек.

– Давно?

– Я знал это с самого начала. Александр мне рассказал.

Интересно, одобрял он действия моего папаши или просто придерживался нейтралитета? Моя хата с краю...

– С возрастом становишься терпимее, – старик погладил набалдашник трости, – и, наверное, равнодушнее. Осуждаешь?

Осуждаю ли я? Для этого нужны определенная смелость и собственная непогрешимость. И с первым, и со вторым у меня проблемы.

– Нет. Хочу попросить о помощи. Можно?

– Все, что в моих силах, девочка. – Он не кокетничал и не кривил душой, он поможет. Не потому, что такой добросердечный, и даже не потому, что я дочь его друга, а потому, что в этой жизни у него самого ничего не осталось, он живет ворованными чувствами, подпитывается чужими проблемами. Или я не права? Может, он просто искупает собственные грехи? Неважно. Главное, он готов меня выслушать.

Я долго молчала, собираясь с мыслями. Щирый не торопил, даже не смотрел в мою сторону, думая о чем-то своем. Это хорошо, так мне лучше.

Наконец я решилась.

– Я собираюсь его усыновить. – Все, главные слова сказаны, дальше должно быть проще. – Не хочу, чтобы он жил в интернате.

Щирый молчал, даже взглядом не подбодрил. Ну и черт с ним! Лишь бы помог.

– Стандартная процедура усыновления займет очень много времени. Чтобы сделать все по закону, мне, как минимум, нужно выйти замуж.

– А ты не хочешь?

– Замуж? Скажем так, законный супруг – это не то существо, которое может меня напугать или сильно расстроить. Если бы у меня было в запасе время, я бы, наверное, так и поступила. Фиктивный брак – вполне разумный компромисс.

– Что с твоим временем, Ева? – Щирый посмотрел на меня в упор.

Соврать? Наплести про недобрые предчувствия? Окажись на его месте кто-то другой, я бы, пожалуй, так и поступила, но, чтобы получить помощь от этого человека, с ним нужно быть предельно честной.

– Наверное, я скоро умру. – Я даже удивилась тому спокойствию, почти равнодушию, с которым огласила свой смертный приговор.

– Это врачи тебе сказали?

– Нет, – я покачала головой, – но риск велик, а рисковать в данной ситуации я не имею права.

– Что ты конкретно от меня хочешь, Ева?

Своей безэмоциональностью наш разговор был похож на диалог двух бизнесменов, обсуждающих детали сделки. Так даже лучше, жалость мне сейчас ни к чему.

– Мне нужно оформить усыновление как можно быстрее. Желательно, минуя промежуточный этап в виде замужества. Это реально устроить?

– Дай мне неделю. – Щирый кивнул.

Хорошо. Неделю я уж худо-бедно протяну. Надо будет, смогу и больше. Я такая – упертая.

– Я хочу знать, что, если после усыновления со мной случится что-либо... непредвиденное, мой сын не попадет обратно в детский дом и его финансовое благополучие будет гарантировано.

– Сколько лет твоему ребенку?

– Четыре.

– Ева, признаюсь, ты ставишь передо мной слишком сложную задачу. – Щирый покачал головой. – Я могу выступить гарантом и даже, если потребуется, опекуном мальчика, но надолго ли меня хватит? Все-таки мой более чем преклонный возраст не стоит сбрасывать со счетов.

Да, с этим не поспоришь. Выглядит старик не слишком хорошо, но он – моя единственная надежда. Последнюю мысль, про надежду, я высказала вслух. Наверное, получилось невнятно и жалко, но уж как есть.

– Хорошо. – После небольшого раздумья Щирый кивнул. – В моем окружении есть несколько достойных людей. Думаю, никто из них не откажется помочь, – он неопределенно взмахнул рукой, – в случае чего. Не волнуйся за мальчика, Ева. Я сделаю все, что от меня зависит, а зависит от меня многое. Что-нибудь еще?

– Все, – я покачала головой, – спасибо.

– Ева, – его взгляд вдруг потеплел, – ты абсолютно уверена?

– Нет, – честно призналась я.

– В таком случае я готов тебе помочь и в остальном.

– Вы мне уже помогли, Яков Романович. – Я встала. – Вы не обидитесь, если я пойду?

– Девочка, я не в том возрасте, чтобы обижаться. – Он улыбнулся. – Иди. И удачи тебе!

* * *

В маленькой церкви светло и покойно. Пахнет ладаном и сосновой стружкой. Голос батюшки тихий, напевный.

Под фатой мне душно, и корсет сжимает грудь так сильно, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Вот какое мое счастье – мучительное.

Андрюшенька стоит рядом, крепко держит меня за руку. Стараюсь не смотреть на его лицо, знаю, что увижу: ввалившиеся глаза, заострившиеся черты, пергаментную кожу и... счастливую улыбку.

Обручальное колечко с тихим стуком падает на пол. Испуганный шепоток в толпе – дурная примета...

Не верю в приметы! Только в любовь верю! Вот в такую, как у нас с Андрюшенькой.

У моего мужа глаза синие-синие, точно васильковое поле. И горячие губы. И руки нежные. Мне мало того, что было, мне хочется больше, но Стэфа смотрит с немым укором.

Все, отпускаю... Сейчас, только еще один поцелуй – прощальный...

– Софьюшка, солнышко... – Шепот едва различимый, а дыхание холодное и руки холодные. – Ухожу, любовь моя...

– Андрюша! – От крика темнеет в глазах, что-то тяжелое, неживое падает к ногам. Падаю следом, ломая ногти, рву пуговицы на парадном мундире. – Сейчас, родненький мой, ты погоди...

Паутины больше нет. Темно-красный, почти черный камешек на тонкой цепочке теперь неживой. И Андрюшенька мертвый. А в глазах синих-синих застывшее навеки счастье...

* * *

Вовка встретил мое появление встревоженным взглядом, словно я была в гостях не у своего опекуна, а на аудиенции у людоеда.

– Ну как? – спросил он, внимательно посмотрев на меня.

– Все нормально. – Я выдавила из себя оптимистичную улыбку.

Было бы правильнее и честнее рассказать Вовке о своих планах. Наверное, я так и сделаю, только не сейчас. Сегодня я хочу просто жить и не думать о завтрашнем дне.