С низовьев Ветлуги показалась юркая долбленка, ходко шедшая в их сторону. Спустя несколько минут в полном облачении, однако в грязных и местами даже порванных кольчугах, на берег сошли Пычей и Терлей.

– Принимай свою рать, воевода, – обратился к Ивану отяцкий староста.

– Эдак нас с тобой вечно путать будут, – бросил тот Трофиму. – Надо бы мне какое название придумать, что ли… – И повернулся к Пычею: – И ты здрав будь. Рассказывай, что случилось.

– Поначалу пошли лодью в средний гурт с Терлеем, а я уж тем временем поведаю, что с нами было да как.

– Серьезное что? – насторожился Иван.

– Обошлось, да чуть кровь не пролилась между родами нашими. Ты не томи, посылай…

– Ишей, охотнички наши, что тебе с лодьей помогали, где?

– Так лодьи и строжат, кто на болото не ушел. В весь их еще не пустили.

– Бери сколь надо и плыви… Терлей покажет куда.

Когда Ишей с отяцким воином убежали, Пычей расслабленно вздохнул и уселся на корягу.

– Нет ли поснедать чего? С утра во рту ничего не было…

– Бери, – передал ему узелок Трофим. – Не обессудь, без горячего сидим – баб в веси нет, а самим сготовить недосуг. Но зато медку хлебнуть потом дам, – указал он пальцем на стоявший в сторонке глиняный кувшинчик.

– Благодать, – прожевал Пычей молодую репку и тут же закусил ее куском мяса, достав его из узелка, где оно лежало завернутое в широкие зеленые листья. – Ежели короче сказывать, – продолжил он с набитым ртом, – то наше поселение на все согласно, о чем Иван баял намедни, и более того. Просим мы тебя, воевода, – обратился он к Трофиму, судорожно глотая кусок, чуть привставая и наклоняя голову, – принять нас под свою руку. Дай только традиции древние и верования наши исполнять. Те из мастеровых, кто пожелал, готовы перебраться на новые места, коли примете вы их и землицы выделите на поселение. Их с десяток будет, да еще семьи. В дружину новую полтора десятка готово вступить… Все одоспешенные, да в придачу пяток кольчуг от тех, кто мастеровыми остаться пожелал. Токмо прикажи дружине оберегать покой тех, кто в гурте нашем решил остаться, не хуже, чем свою весь. Немного там людишек, но верны будут они тебе, да и место для воев твоих всегда там найдется… Это все про нас было.

Иной расклад с другими поселениями. Винюсь, не сохранили мы добычу в полной мере. По приходе нашем видели мы, как жадность там старших людишек обуяла и стали они добычу меж собой делить, не думая, как далее жить и как от ворога спасаться. Да порешила часть воев, кто не токмо о своем животе мыслит… выйти из родов своих и позвать других общинников за собой. Примет их род мой со всем почтением. Сказано было слово наутро, и стали они собираться. И вышло их на средний гурт полторы сотни вместе с бабами и детишками. И мастеровые среди них, и вои. Однако… указали нам в вину, что замятню мы учинили, и стали пред нами с оружием, не выпуская нас. Не допустили мы крови между нами, но поваляли нас сильно, да и кольчуги посекли наши предостаточно. – Пычей оторвался от своего стихотворного слога и развел руки, в которых еще находились недоеденные куски мяса, в стороны, желая показать, как ему досталось.

– Ну так чем дело кончилось? – не выдержал Иван.

– Прорвались мы с барахлишком и скотиною, ждут общинники сей час лодьи ваши на берегу… И посылы наши в верхнее поселение ушли. Да там оно полегче будет, старейшин в нем нет: те в одном месте собрались. Так что готовься принимать под четыре сотни людишек вместе с бабами и дитями, воевода. Это считая с моими. Часть в наше поселение можно на житье пустить, а другую с мастеровыми определить на новое место, где железо вы надумали добывать… Токмо дома поставить первым делом им надо.

– Да… дела наши грешные, – стал оглаживать намечающуюся бородку Иван. – Разместить где вас, мы уже нашли – Тимка с утра прибегал рассказать об этом. Не ждали, правда, что столько народу будет… Однако, как говорится, нет худа без добра, да и места там хватит с излишком. Пока туда вас всех определим, а потом уж думать будем, что делать дальше. Николая возьмем – он покажет, как дома строить по-новому, ну… будем такие возводить, как наш пятистенок, разве что побольше. Поведу вас я, в обход, поскольку в лагере на болоте тоже болезнь началась. Думаю, что и вас коснется, ну да лекарь уже там, бог даст, все обойдется. А сколь воев среди вас, которые в дружину пойдут?

– Да десятка четыре с половиною с трех поселений, – поднял глаза к небу и посчитал Пычей.

– Ну и я пяток выделю из дружины и желающих охотников, – добавил Трофим. – Так что принимай их всех под себя, полусотник.

– Есть принимать, воевода, – чуть задумчиво кивнул Иван.

– Али снедать собрался, али просто мелешь невесть что? – вопросительно глянул на новоиспеченного полусотника Трофим. – Ты вот давеча про название для дружины что-то баял – надумал али как?

– Да слово это подобно согласию для воина, будет исполнено, значит, – все еще витая в облаках, ответил Иван. – А название… был я капитаном, даже лесным, хм-м… вот! Егерем я провел почти полжизни – это так охотники у нас назывались. И у нас все вои из них почти. Так что будем называться э… егерским полком! Зато я главным егерем останусь, и привыкать к новому названию не нужно будет, – засмеялся довольный полусотник. – Кроме того, в тех местах, откуда мы прибыли, с таким же именем воины встречались.

– Не маловато для полка воев-то? – ухмыльнулся Трофим, уже зная, что его новый подчиненный на это что-нибудь забавное обязательно ответит.

– А будет к чему тянуться, воевода, а пока одним названием пугать станем, – с широким оскалом ответил тот.

Сонное покрывало предутреннего сна соскользнуло с полатей, на которых лежала Агафья, и рассыпалось невесомыми клочками зевоты и ленивого потягивания. Еще совсем темно и можно полежать немного, совсем чуток, стряхивая остатки ночных сновидений и впитывая прохладный утренний воздух, смешанный пополам с запахом дыма от вчерашнего костра, разожженного для подтопки в глинобитном очаге. Ну все, пора вставать, плеснуть водицей из деревянной бадейки в лицо и… нет, без разлохмаченной палочки для чистки зубов можно обойтись. Лекарь, конечно, грамоте разумеет и знает много, что людишек с того света вытаскивает, но чистить зубы утром и вечером… это он лишку присоветовал. Агафья подумала и все-таки взялась за палочку. Никто ее за язык не тянул, сама спросила, что он по утрам делает около речки.

А уж что такое больные зубы, она не понаслышке знает: полгода не прошло, как Радимир зуб ей заговорил. Заговорил, как же… Как дурочка малолетняя опростоволосилась. От боли не знала куда податься, а рвать зуб клещами у Любима было страшно. А тот возьми и отправь ее к Радимиру – сказал, что сей божий человек все что угодно при своей святости заговорить может. Нет бы посмотреть в это время на его хитрую рожу да догадаться, что святой с заговорами да волхвованием дела не имеет. Как же, поперлась… Тот сразу закивал, над тоненькой веревочкой что-то пошушукал и ей отдал. На, говорит, привяжи к больному зубу. Привязала, спрашиваю: когда пройдет? Через день, отвечает… Да что ж ты, ирод окаянный, измываешься так? Нешто я протерплю весь день? И так уж мыслить мочи нет ни о чем, окромя этой боли… И на это нашел что ответить. Есть, толкует, способ сразу боль снять, но надо другой конец веревочки на дверную ручку накинуть. Если девица войдет, да за дверь возьмется, то заговор сразу на тебя перейдет и боль утихнет, а если муж честной, то чуть погодя, и чуток потерпеть придется. А если муж, да не честной, – тогда что, говорю? А где это ты таких видела, спрашивает? Ну я пока в уме перебирала, кто чем запятнал себя, он веревочку к ручке привязал, да меня наружу и выставил. Хитрость его была в том, что двери наши в землянках внутрь открываются… ну, чтобы зимой в снегопад открыть можно было. Поднялась, уселась на верхнюю ступеньку да как крикну ему вниз про Фаддея. Разве его можно честным мужем назвать? Он, кобель такой, при живой жене по вдовушкам как бегает? Ни одной бы не пропустил, ежели отказов не слышал. Когда успевает только? Одним духом я это выпалила, а Радимир из-за двери мне тоже как крикнет… Ась? Не расслышал, речет, тебя! Я подниматься со ступенек начала, а он в это время дверь как дернет… У меня аж звезды из одного глаза в другой прыгнули. Ну, мыслю, заговор так на меня перешел. И зуба больного, что сверху справа сидел – как не бывало. Но это я уже потом языком нащупала, а первым делом крикнула ему: что ж ты девицу, дурак старый, не позвал? Такой ты сякой да растакой! Чтобы без боли совсем обойтись? Ты-то старик совсем – когда теперь боль уйдет? А он мне травку какую-то в берестяной кружечке протягивает: на, мол, полоскай. Со стариками, говорит, как с девицами, легко все. Принюхалась, ромашку уловила, еще что-то там было, да не разобрала… Ладно, думаю, старый хрен, не отравишь же ты меня, начала полоскать. Так и обнаружила свою потерю… Ох и устроила я им с Любимом головомойку – кузнецу своему чуть грабли о спину не обломала. Но потом, знамо дело, пошла к Радимиру с отдарком да извинениями. Врасплох, баяла, он меня застал, вот и накричала на него. А он и признался, что всех так лечит, кто к нему приходит, да не часто это бывает. Но ты, сказывает, молчи, а то на следующего уговор не подействует… Уговор, как же, обманщики. Но что деяти, обещала…