— Я хотела поговорить с тобой, — сказала она, — потому что мне больше не с кем. С моими подругами такой уровень доверия невозможен. К тому же я уверена, что некоторых из них он успел завоевать. Мои страдания станут для них предметом сплетен, не более. Я знаю, несколько лет назад у тебя был очень тяжелый период, и поэтому ты поймешь то, что я сейчас переживаю.

— Я не уверен, что мой опыт можно сравнивать с твоим, — ответил Фалькон, хмурясь: она говорила, погрузившись в себя, и ситуация успела выйти из-под его контроля.

— Я знаю, что, когда мы расстались, ты еще меня любил, — проговорила она. — Я тогда очень тебя жалела.

Он знал, что ничего подобного она тогда не чувствовала. В то время она свалила на него всю вину, без устали повторяя ему, как заклинание, ужасную фразу о его бессердечии: «Тu no tienes corazon, Javier Falcon».[50]

— Ты думаешь уйти от Эстебана? — спросил он осторожно, впадая в панику при мысли, что она может счесть, будто он примет ее обратно.

— No, no, no que no, — ответила она. — До этого не дошло. Мы созданы друг для друга. Мы многое пережили вместе. Я бы никогда его не оставила. Он во мне нуждается. Просто…

Просто для обманутой жены существует не так уж много шаблонных фраз, мысленно закончил за нее Фалькон.

— Просто… ему нужна помощь, — произнесла Инес.

Что за день такой сегодня? СНИ хочет, чтобы он уговорил своего недавнего друга стать шпионом. А его бывшая жена хочет, чтобы он уговорил ее мужа, с которым его связывают только профессиональные отношения, показаться психоаналитику.

— Что ты об этом думаешь, Хавьер?

— Я думаю, что это не мое дело, — твердо ответил он.

— Все равно я хочу знать, что ты думаешь, — сказала она, и ее глаза казались огромными.

— Ты никогда не убедишь Эстебана — и, кстати, любого мужчину — пойти к психоаналитику или консультанту по семейным вопросам, если он сам не считает, что существует какая-то проблема, — ответил Фалькон. — А большинство мужчин в подобной ситуации редко считают, что проблема касается их.

— Он шляется налево еще с тех пор… мы тогда еще даже не поженились, — сказала она. — Он должен понимать, что ему надо измениться.

— Единственное, что может его изменить, — это какая-то крупная жизненная травма, которая могла бы заставить его задуматься о своих… ненасытных потребностях, — произнес Фалькон. — К сожалению, в результате может оказаться так, что те, с кем он близок сейчас, уже не будут…

— Я была рядом с ним во время его последнего кризиса с этой американской сучкой, и я буду с ним сейчас, — ответила она. — Я знаю, он меня любит.

— Таков был мой опыт, — сказал Фалькон, вытягивая перед собой руки и понимая, что он только что объяснил Инес, почему ее больше нет в его жизни. — Впрочем, у меня проблема была не в том, что я шлялся налево.

— Да, она была не в этом, правда? Ты был такой холодный, Хавьер, — сказала она.

От этой интонации фальшивого участия он готов был заскрипеть зубами, но тут позвонили в дверь, и это спасло его от необходимости вычерпывать последние запасы терпения. Он проводил ее к выходу.

— Ты сегодня популярен, — заметила Инес.

— Уж не знаю, что во мне находят, — проговорил Фалькон, тут же приняв ироничный тон.

— Мы сейчас редко видимся, — сказала она, целуя его еще до того, как он открыл дверь. — Прости… если мы не увидимся снова…

— Снова? — переспросил Фалькон, и тут в дверь позвонили еще раз.

— Прости, — повторила она.

В половине десятого вечера Кальдерон пришел в квартиру Марисы. Еще через двадцать минут они лежали, голые и пропитанные сексом, на полу у дивана. Они пили «куба либре»[51]со льдом и не спеша курили «Мальборо лайтc» из одной пачки. Оседлав его, она терлась отвердевшими сосками о его губы, постепенно опуская лобок так, что тот почти щекотал кончик его усталого члена. Он обхватил ладонями ее ягодицы и чересчур сильно укусил ее за сосок.

— Ай! — вскрикнула она. — Ты не ел?

— На еду было не так много времени.

— Может, тогда сделаю тебе макароны? — Теперь она стояла над ним, все еще в туфлях на каблуках, расставив ноги, положив руки на бедра, с пухлых губ свисала сигарета.

Я как Хельмут Ньютон,[52]подумал Кальдерон.

— Было бы неплохо, — проговорил он.

Она надела бирюзовый шелковый халат и направилась на кухню. Кальдерон потягивал питье, курил, глядел в плотную темноту ночи и думал: это — то, что нужно.

— Со мной сегодня случилась странная вещь, — сказала Мариса с кухни, орудуя ножом над луком и чесноком. — Я продала парочку своих работ одному из моих дилеров. Он платит наличными, а мне нравится побаловать себя сигарой — настоящей гаванской. И вот сажусь я под пальмами в Садах Мурильо, чтобы ее спокойно выкурить, — потому что эти места напоминают мне о родине и потому что сегодня было очень жарко, первый летний зной. И только я погрузилась в настоящее кубинское настроение…

Мариса видела по затылку Кальдерона, что он ее почти не слушает.

— …как вдруг напротив меня села женщина. Красивая. Очень стройная, длинные темные волосы, прекрасные большие глаза… Может быть, слишком худая, теперь мне так кажется. У нее были такие большие глаза, и она смотрела на меня очень странно.

Теперь она завладела его вниманием. Голова у него стала неподвижной, как камень.

— Я люблю спокойно курить сигары. Мне не нравится, когда на меня пялятся всякие психи. И я ее спросила, на что она глядит. Она ответила, что смотрит на шлюху с сигарой — la puta con el puro. Никто не смеет называть меня шлюхой и портить мне удовольствие от гаванской сигары высшего сорта. Я поделилась с ней этими мыслями — и знаешь что?

Кальдерон сделал яростную, долгую затяжку.

— Знаешь, что она мне сказала?

— Что? — спросил Кальдерон, словно откуда-то издалека.

— Она сказала: «Ты — шлюха, которая трахалась с моим мужем». Спросила, сколько ты мне платишь, и сказала, что, судя по моему виду, вряд ли больше пятнадцати евро за ночь, и что ты мне, видно, подарил рыжий парик и сигару, чтобы я чувствовала себя счастливой. Можешь мне сказать, откуда на хрен Инес узнала, кто я?

Кальдерон встал. От злости он не мог говорить. Губы у него побледнели, гениталии поджались к гнезду паха, словно ярость требовала для себя всю наличную кровь. Сжимая и разжимая кулак, он вглядывался в ночь, и в голове у него роились картины всесокрушающего насилия. Мариса раньше видела такие симптомы у физически слабых мужчин. Крупным, мускулистым парням нечего было доказывать, а вот толстым, неуклюжим и тупым непременно хотелось показать, что они сейчас всех проучат.