через нос, Ксантипп решил что будет спокойным, и в упор посмотрел на сына. Мальчики не могут воспитывать себя сами.

– Покажи мне, – сказал Ксантипп.

Сын посмотрел на него с надеждой, не смея поверить своим ушам:

– Прыжок?

– Если ты говоришь, что готов, – сказал Ксантипп, с усмешкой глядя на него. – Да, прыжок!

Перикл восторженно вскрикнул и подхватил брошенные ему сестрой поводья. Маленький пони удивленно фыркнул, зажимая железное удило. Перикл не справился бы, если бы животное оказало сопротивление, но пони последовал за мальчиком, возмущенно заржав.

– Я поправлю препятствие, – сказала Елена, прищурившись и глядя ему вслед.

Она хотела переставить жердь чуть ниже, но отец махнул рукой:

– Оставь как есть. Твой пони справится. Если Перикл усидит, для него это будет важно.

К его удивлению, дочь заколебалась. В этот момент она напомнила ему Агаристу.

– Это ведь не для того… чтобы наказать его? – спросила она. – Ты же не хочешь преподать ему урок?

Ксантипп вздохнул. В юности он боялся собственного отца. Старик пугал его тем, что был мужчиной больше, чем надеялся стать сын. Время и опыт, казалось, уравняли их. Он покачал головой. Слишком сложно объяснить это детям.

– Просто оставь все.

Дочь коротко кивнула и с беспокойством посмотрела в дальний конец поля, где разворачивался Перикл. Мальчик завопил и ударил пятками, беря с места в галоп. Слишком быстро. Перикл, как блоха на шее зверя, вцепился в гриву и поводья, пригнувшись и подтянув к ушам колени. Падение было неминуемо, и Ксантипп испытал укол страха – неужели сын погибнет у него на глазах? Приносит ли возраст беспокойство? Или это ослабление духа, при котором труднее пренебрегать риском? Он не мог… И тут все кончилось – пони пролетел над жердью под стук собственных копыт и дикие вопли всадника.

Елена подпрыгнула от радости, вскинув руки к небу. Ксантипп улыбнулся, когда она повернулась, и какое-то мгновение был просто счастлив.

Ее взгляд скользнул мимо отца, и она нахмурилась. Ксантипп оглянулся через плечо, а Перикл развернулся, лежа плашмя на спине пони и возбужденно бормоча и похлопывая по гриве, от которой поднялось облако пыли.

К ним подошли двое мужчин. Одним из них был Маний, он сопровождал некоего незнакомца, явно не из домочадцев. Хорошее настроение Ксантиппа испарилось моментально. Время, проводимое с детьми, было очень личным и драгоценным. Он нисколько не хотел, чтобы посторонние вторгались в его жизнь.

Под обращенным на него недобрым взглядом Маний опустил голову и покраснел:

– Мне жаль, куриос. Этот человек – посланец собрания. Говорит, что дело срочное и ему нельзя отказать.

– Меня послал Эпикл, – сказал мужчина, небрежно поклонившись.

Он дышал ровно, но, как заметил Ксантипп, вспотел, и капли стекали по шее, сверкая под солнцем.

Ксантипп не помнил, чтобы видел его на пробежках.

– Ну? – требовательно спросил он, внезапно потеряв терпение.

Колебания молодого человека пугали его.

– Эпикл послал меня сказать, что собрание намерено рассмотреть вопрос об изгнании. Они бьют горшки.

– Изгнании кого? – спросил Ксантипп.

– Тебя, куриос. Мне жаль. Ты должен прийти. Сейчас, если еще не слишком поздно.

Перикл подъехал к ним и спрыгнул на землю, намотав поводья на кулак. Он ничего не слышал и все еще сиял, ожидая похвалы, которую, несомненно, заслужил. Но улыбку уже сменило замешательство.

– Зачем им это делать? – растерянно спросила Елена.

Ксантипп сжал губы, прежде чем заговорить.

– Это месть, – сказал он. – Но им понадобится шесть тысяч голосов, чтобы избавиться от меня. Это не мелочь. Еще не конец.

Не говоря больше ни слова, он повернулся и побежал к воротам. Маний сообщит новость Агаристе, или это сделают дети. Посыльный с серьезным лицом пристроился к нему и бежал рядом. Через несколько мгновений они уже были на дороге, ведущей в Афины, где в воздухе висел дым от костров, на которых готовилась пища, и десять тысяч семей решали его судьбу.

Глава 24

Пникс все еще заполнялся горожанами в белых хламидах, когда туда прибыл Ксантипп. Эпикл ждал возле каменной трибуны, и на его лице, когда он увидел друга, отразилось облегчение.

– Какие новости? – спросил Ксантипп с горькой усмешкой.

Он бросил посыльному две серебряные драхмы, тот поклонился и вышел.

– Прошлым вечером на совете Кимон призвал собраться утром. Я послал к тебе человека, как только услышал.

– Он все еще винит меня в смерти своего отца, – сказал Ксантипп и выругался.

Эпикл кивнул и глубоко вздохнул. Весть о присутствии Ксантиппа распространялась, к нему поворачивались, на него пялились. Он отвечал твердым, пристальным взглядом, чтобы никто не подумал, будто он боится или стыдится. Никаких речей при голосовании по остракизму не предполагалось. Призванное лишить тирана власти голосование проходило почти в тишине. Искусный оратор мог бы привлечь толпу на свою сторону и изменить собственную судьбу.

Ксантипп заметил, что скифские лучники наблюдают за ним, готовые отвести его в пещеру-тюрьму, если он попытается каким-либо образом помешать процессу.

– Не могу поверить, что у сына Мильтиада так много сторонников! – горько прошипел Ксантипп другу. – Эта семья тоже нашла золотую жилу?

Эпикл ответил не сразу. Он только поморщился, как будто откусил незрелый плод.

Перед ними на Пниксе стояла огромная глиняная урна. Люди, которых Ксантипп никогда не встречал и не узнал бы в толпе, шли к ней, и каждый нес остракон, осколок разбитой керамики. Едва ли не на каждом черепке могло быть нацарапано одно-единственное имя: Ксантипп. Если треть проголосовавших назовет его имя, если шесть тысяч скажут, что он должен быть сослан, этого будет достаточно.

– Не встать ли мне возле урны и смотреть каждому из них в глаза? – прошептал Ксантипп.

Эпикл подумал и покачал головой:

– Некоторым это может сильно не понравиться. Отойди, Ксантипп, и молись. У них может не хватить голосов.

– А вот и он, – сказал Ксантипп, похлопывая друга по руке.

Эпикл взглянул туда, где на большую площадку поднимался по ступенькам Кимон. Он подошел к урне, бросил в нее осколок разбитого горшка и, остановившись на мгновение, посмотрел сверху вниз на Ксантиппа. Лицо его было совершенно пустым, глаза едва виднелись под полуопущенными веками. Однако и Эпикл, и Ксантипп почувствовали его злобу.

– Никто не способен ненавидеть так, как молодые, – пробормотал Эпикл.

– Он точно слишком молод, – тихо ответил Ксантипп. – Удастся ли ему привлечь на свою сторону шесть тысяч только для того, чтобы осудить меня? Я марафономах! Моя семья – эвпатриды! Мы кормим афинян! О боги, дядя Агаристы написал законы, которыми они пользуются!

– Успокойся, Ксантипп. Вон там ты видишь Аристида?

– Что? Он не стал бы голосовать против меня!