Пивная стала наполняться. У стойки столпилось несколько человек, затеявших спор. Рядом с Францем за соседний столик сели пожилые мужчины в кепках и один помоложе, в котелке, Мекк знал их, завязался разговор. Тот, что помоложе, с черными сверкающими глазами, тертый парень из Хоппегартена, рассказывал:

«Вы спрашиваете, что они вперед увидели, когда приехали в Австралию? Перво-наперво – песок, голую степь, и ни деревца, ни травинки, ни черта. Настоящую песчаную пустыню. А затем – миллионы, миллионы желтых овец. Они там живут в диком состоянии. Это ими англичане и кормились в первое время. А потом и вывозить их стали в Америку». – «Больно уж нужны американцам овцы из Австралии». – «В Южной-то Америке, сделайте одолжение». – «Да ведь у них там быков хоть отбавляй. Они уж и сами не знают, что со всеми этими быками делать». – «То быки, а то овцы. Шерсть, понимаешь. Тем более что у них в стране столько негров, которые зябнут. Неужели ты думаешь, что англичане да не будут знать, куда им девать овец? Об англичанах, брат, не беспокойся. Но вот что стало с овцами-то? Говорил мне тут один, что теперь в Австралии как ни старайся, а овец нипочем не увидишь. Все подчисто`! А почему? Куда овцы девались?» – «Дикие звери их, что ли?» – «Какие там дикие звери! – отмахнулся Мекк. – Тоже скажешь: дикие звери! Не дикие звери, а э-пи-зо-о-ти-и[423]. Это всегда самое большое несчастье для страны. Падет вся скотина, вот ты и нищий». Но тот, который помоложе и в котелке, не соглашался, что тут все дело было в эпизоотиях. «Ну конечно, были и эпизоотии. Где много скота, там бывают и падежи. А потом падаль-то гниет, и распространяются болезни. Но только тут причина была не та. Нет, просто все овцы побежали да и утопились в море, когда пришли англичане. Потому что у овец такая поднялась паника во всей стране, когда пришли англичане да начали их ловить, да набивать ими вагоны, вот они тысячами и стали кидаться в море»[424]. А Мекк: «Ну-к что ж! Это англичанам только на руку. Пускай кидаются в море. А там уж стоят наготове суда. Так что англичане выгадали бы провоз по железной дороге». – «Как бы не так: выгадали! Ишь ты, какой догадливый. Да ведь сколько времени прошло, пока англичане вообще что-нибудь заметили. Ясное дело, они были заняты во внутренних районах, знай ловят овец и загоняют их в вагоны, да в такой огромной стране да без настоящей организации, как это всегда бывает вначале. Ну а потом хватились, да поздно, брат, поздно. Овцы-то уже, конечно, в море покидались и опились этой соленой дрянью». – «Ну?» – «Вот тебе и ну! Попробуй-ка сам, когда тебе пить хочется, а жрать нечего, хлебни этой соленой дряни». – «Значит, утонули и околели?» – «А то как же? Говорят, валялись там на берегу моря многие тысячи и смердило ужасно. Уж их убирали-убирали». – «Да, – подтвердил Франц, – скот – это очень чувствительная штука. Со скотом совсем особая статья. С ним, понимаете, надо уметь обращаться. А кто в этом ничего не смыслит, тому лучше и не браться».

Все выпили в некотором смущении, обмениваясь замечаниями по поводу зря загубленного капитала и по поводу того, какие дела бывают на свете, что в Америке даже пшеницу гноят, целые урожаи – всяко случается. «Да нет, – заявил тот, который из Хоппегартена, черноглазый-то, – я вам про Австралию еще и не такое рассказать могу. Об этом публика ничего не знает, потому что в газетах не пишут, а почему не пишут – неизвестно, может быть, из-за иммиграции, потому что иначе никто туда и не поедет. Например, есть там порода ящериц, прямо-таки допотопная, в несколько метров длиною, этих ящериц даже в зоологическом саду не показывают, потому что англичане не разрешают. Наши-то матросы с одного корабля поймали такую, стали было показывать в Гамбурге. Да где уж тут – моментально от начальства вышло запрещение. Что ж, ничего не попишешь. А живут эти ящерицы в трясинах, в вонючей тинистой воде, и никто не знает, чем они питаются. Однажды в такую трясину целый автомобильный транспорт провалился; так не стали даже докапываться, куда он делся. Шито-крыто! Никто и подступиться не смеет. Вот какие дела». – «Здорово! – заметил Мекк. – Ну а если газом?» Тот задумался: «Что ж, можно было бы попытаться. Попытка не пытка». По-видимому, идея показалась хорошей.

Один из пожилых мужчин, коротенький, приземистый человек с красным как рак, пухлым лицом и большими, навыкат, бегавшими во все стороны глазами, пересел к Мекку и облокотился на его стул. Другие слегка потеснились, чтобы дать ему место. И вскоре между ним и Мекком началось перешептывание. Человек этот был в начищенных до блеска сапогах с голенищами, с холщовым пальто, перекинутым через руку, и с виду казался скотопромышленником. Франц разговаривал через стол с парнем из Хоппегартена, который ему очень понравился. Вдруг Мекк тронул его за плечо, сделал знак головой, и они поднялись, а за ними, добродушно посмеиваясь, и приземистый скотопромышленник. Они отошли в сторонку и встали втроем около железной печки. Франц думал, что речь будет о тех двух скотопромышленниках и их судебном деле, и решил сразу же уклониться от этого разговора. Но разговор оказался самым никчемным. Приземистый человечек хотел только пожать ему руку и узнать, чем он, Франц, занимается. Франц вместо ответа хлопнул по сумке с газетами. А не хотел ли бы он при случае заняться фруктами? Человечек, Пумс по фамилии, оказывается, торгует фруктами, и ему нужны еще продавцы вразвоз. На что Франц, пожав плечами, отозвался: «Зависит от заработка». Затем они снова сели за столик. Франц обратил внимание, как бойко этот человечек тараторит; пользоваться осторожно, перед употреблением взбалтывать.

Разговор продолжался, и снова завладел им парень из Хоппегартена; говорили об Америке. Парень, придерживая свою шляпу на коленях, рассказывал: «Ну вот, женился тот человек в Америке и ничего плохого не думает. И вдруг жена, оказывается, негритянка. „Что? – говорит он. – Ты негритянка?“ И трах! – она у него вылетает вон. Потом ей пришлось раздеться перед судом. Осталась в одних трусиках. Сперва, конечно, стеснялась, ну а потом ничего. Что, в самом деле? А кожа у нее совсем белая. Потому что была эта женщина метиска. Тогда муж говорит, что она все-таки негритянка. Почему? Потому что ногти у нее на руках не с белым, а с коричневым налетом. Значит, метиска». – «Ну а чего ей надо было? Развода?» – «Нет,