– Смешной мальчик. Ты думаешь, на свете есть очень много матерей, которые ликуют и пляшут от счастья, когда выясняется, что их дети… что, короче, внуков не будет? При чём тут страна? У тебя мама есть?

– В Пензе, – ответил Горькушка понуро.

– Давно не был в Пензе?

– Девять лет. Но я деньги посылаю!

Эльга усмехнулась и продолжила разговор с братом.

– Значит, такая худенькая, тёмненькая, симпатичная. Глаза большие. Абсолютно идиотское имя. Снежана. Знаешь, эти провинциальные мещанские фокусы… она сама из жопы мира какой-то. Живёт у Марины Зиновьевны, у моего педагога, помнишь? Ну вот, она её приютила на время – жалко очень стало.

– А что с ней такое?

– Приехала поступать в театральный, ну не поверишь – напал маньяк в подъезде, стал душить, поранил шею. Потеряла голос.

– Вообще не говорит? Да это находка! Немая жена!

– Немножко говорит, шёпотом. Лечится. Марина с ней у врача познакомилась. Я могу её завтра вечером привезти. Девятнадцать лет…

– Женишься, чтоб маму успокоить, а мама ещё сто лет проживёт. Вот и парься с этой Снежаной как дурак, – зло сказал Горькушка. – Потом мамаша детей потребует, надо будет детей откуда-то выкапывать. Занятий на всю жизнь.

После завтрака сидели на террасе вчетвером – Горькушка загорал в шезлонге, и с ресниц его стекало презрение к происходящему, Эльга вязала полосатый, синий с оранжевым, шарф, а Олег рассматривал Снежану, иногда обращая внимание и на соседскую полянку, где подтягивался на турнике юный Никита, внук драматурга Кириллова.

Снежана казалась милой домашней девочкой или была ею. Очень коротко стриженная, без косметики, в джинсовых шортах и белой майке, она трогала сердце, как это обычно делают небольшие парнокопытные – олени, косули, антилопы. Иногда она шептала, иногда писала ответы в блокноте, что всегда был под рукой.

– Может, всё-таки мы могли бы как-то вам помочь? – спрашивал Олег, ласково заглядывая в зелёные, искристые глаза возможной невесты. – Что врачи говорят? Голос восстановится?

Снежана кивнула и написала – «Скоро операция, обещают всё в порядке».

– Но этот год всё равно уже потерян… то есть для поступления, да? Что же вы будете делать? Домой, в родной Кременчуг?

Снежана покачала головой.

– Пока у Марины… – шепнула она.

– Что ты орёшь? – недовольно сказал Горькушка. – Она же слышит хорошо. Я надеюсь.

Снежана написала: «Я слышу хорошо, вы не сердитесь, многие почему-то повышают голос, когда говорят со мной». Показала Олегу и Горькушке.

– Снежана, мне сейчас надо к маме в больницу, мы с Эльгой ездим через день, по очереди, я приеду вечером. Вы не уезжайте, хорошо? А завтра мы с вами погуляем. Вы куда хотите?

– На кладбище – пискнула Снежана.

Поймав чуть вопросительный взгляд сестры, Олег одобрительно сощурился и слегка кивнул – девочка по первому впечатлению на роль подходила.

В устройстве Эльги был секрет, о котором не знал никто. То, что в трудах и страданиях добывали из тел друг друга мужчины и женщины, мужчины и мужчины, женщины и женщины, ей досталось даром. Без всяких механических приспособлений, ничем не раздражая свою плоть, а лишь усиленно сосредоточившись, Эльга вызывала в себе сладостные ощущения, порой достигающие сокрушительной силы. Это началось очень рано, когда ей не исполнилось и семи лет. Для блаженства требовалось лишь уединение и подходящий настрой, и вовсе не требовалось никакого партнёра. В юности ей было сладко и стыдно, порой она злоупотребляла своим даром и проводила целые дни в ярких судорогах, с трудом унимая бешено бьющееся сердце. Потом стыд ушёл, и она научилась распоряжаться чудом, вызывать его или отдалять. «Совокупляюсь ли я сама с собой? Или это делает кто-то незримый?» – иногда думала она не без некоторого ужаса (кто же – незримый? нет, не хотелось знать). Эрос и музыка жили в ней нераздельно, не нуждаясь в других, и оттого счастье так часто заливало ее душу, как солнце заливает летним днём удачно расположенную террасу. Теперь-то она знала, что так, как у неё, не бывает, что ей повезло, что это и есть божественная полнота жизни, почти недоступная на земле. Она готовилась к блаженству, выбирая время и место, умащивая тело душистыми притираниями, подбирая музыку, с умилением и нежностью вспоминая шалости юных лет, когда она делала это в метро или на уроках в школе, и никто никогда не знал, не догадывался. Когда Олег с Горькушкой уехали в город, Эльга отправила Снежану на залив и немедленно (хотелось сразу после завтрака, но было никак) предалась самостоятельной любви. Десяти-пятнадцати минут обычно хватало, чтобы тело превратилось в ослепительно белый, содрогающийся пульсар, но накануне большого взрыва Эльга заметила уставившиеся на неё с испугом и восторгом чужие глаза.

Снежана вернулась через два часа, написала: «Прости, я случайно», и с убитым видом подошла к Эльге, сидевшей в палисаднике на скамейке с обычным вязанием. Та ничего не ответила, борясь с искушением любопытства – ведь никто не видел её в эти минуты, и она не знала – как это выглядит?

– Я немножко скучаю, – соврала она, – у меня недавно был роман и весь вышел. Иногда, если нет мужчины, я делаю это сама. А ты что, испугалась? Это так страшно смотрится со стороны?

– Нет, нет, – заволновалась девушка, пытаясь изобразить руками что-то волнующее и необыкновенное. Потом написала: «Ты была очень красивая, как на старых картинах, и от тебя шёл свет».

– А, – ответила Эльга. – Вот как. Тебе понравился мой брат?

– Да, – кивнула Снежана. Написала: «Очень, очень. Он сказка.».

– Он, конечно, сказка. Но он не мужчина.

– Мне не нужны мужчины, – прошептала Снежана.

– А кто тебе нужен?

«Никто» – написала девушка. «Я не хочу».

– Совсем ничего, никого, никогда? А, понимаю. Это из-за того гадёныша, который на тебя напал. Удивительно, как всё удачно складывается…

Три дня прожила идиллия, сложилось тело компании – Олег с Эльгой, Горькушка, Снежана, иногда к ним присоединялась соседка Марина, крупная во всех смыслах дочь драматурга Кириллова, и её молчаливый, спортивный сын; гуляли на озёрах, ближних и дальних, в кафешках у залива, пили вино, чаще всего плохое, не везло, маялись наутро животом от неперевариваемых шашлыков, пытались найти в посёлке дома знаменитых людей, памятные с детства, но сразу запутались, заплутали, попали в какие-то руины, потом в новостройки; были облаяны свирепой собакой, бежали, смеялись, ездили в Зеленогорск покупать купальник для Снежаны, у которой не было никаких вещей, зашли в церковь, потом молчали. Небо лежало низкое, пасмурное, но дождь накрапывал редко; вечерами прояснялось, и над заливом являлись миражи из облаков – как будто дальний дивный город над озером, с крепостной стеной и силуэтами церквей… Однажды вечером, обсуждая один такой мираж и разглядывая смешную, карикатурную парочку, которая ужинала за столиком напротив – толстый кривоногий лысяк и блондинка нечеловеческих пропорций, – сбились с хорошего тона, заговорили о чём-то похожем на смысл жизни.