– Вот что меня удивляет, – сказал Олег. – Лето, июнь. Курортное место. Но как-то ужасно, удивительно пустынно, или такое впечатление, что пустынно. Мало хороших компаний – вот таких, как наша, потому что у нас сложилась прекрасная компания, я считаю… Ну, где-то кто-то гуляет. Доносится варварская музыка. Иногда мы видим, как проносятся машины. Видим стройки, рабочих, наблюдаем, что возносятся к небу стены и заборы. Но тамошние обитатели так и сидят там, у себя, за заборами… И получается такая странная жизнь… Метёт мусорный ветер, много разной грязи, грусти… И мы, молодые – ведь ещё молодые, правда, сестрёнка, – молодые профессионалы, живём своим трудом, от черты – до черты, такое общение, да? Ни в каких играх, кроме личной жизни, не участвуем…

– Что хочет сказать говорящий оратор? – картинно удивился Горкушка. – Что мы одиноки? Но так было всегда.

– Мы одиноки и мы на чужой планете, – уточнила Эльга. – Пропавшая экспедиция, так сказать.

– Оттуда? – спросила Снежана, улыбаясь и показывая на облачный город в небе.

– А ты как думаешь? – заинтересовался Олег. – Ты сама-то откуда? Я заметил – ты вообще ничем не питаешься.

– Вчера салат ела на моих глазах, – вставил Горькушка. – Ест, но мало, очень тихо и всегда аккуратно. Пить же не пьёт. Я наблюдаю.

– Ей нельзя алкоголь, – разъяснила Эльга, которая уже полюбила возиться с девочкой – купила ей новые джинсы и свитер, по вечерам готовила полезные отвары.

– Я не понимаю вот что, други мои любезные, – сказал Олег. – Мы что-то кому-то должны или уже ничего и никому?

– Да, это вопрос! – засмеялась Эльга. – Типа быть или не быть. Тот же уровень крутизны.

– И бессмыслицы, – добавил Горькушка.

Вечером того же дня Олег напился. Он бродил по дому, то поднимаясь к Эльге и Горькушке наверх, то спускаясь вниз, в маленькую гостиную, где стелили по вечерам Снежане; домочадцы ласково огрызались, Снежана смущалась как всегда, но с ней Олег говорил всё больше и всё откровеннее.

– У меня нет настоящего таланта, – наконец сказал он. – Я способный, и я умею работать. Хорошее образование. Мало пью. Не развратен, нет. Там это понимают, и туда я вписываюсь, потому что я в формате. Но таланта у меня никогда не было. Я не оригинален… Но это вообще всё ерунда, понимаешь? Что я говорю сейчас. Ни у кого нет таланта, может, пять человек есть на весь мир, случайно проскочили. Потому что Бог забирает обратно свои искры, ясно? И не хочет больше их совать во всякое дерьмо. И всё равно теперь… Надо работать и делать милое лицо, и не сердить маму, ты меня понимаешь? Ни черта не разобрать там у тебя за этими ресницами… Кто сказал, что я не люблю женщин? Это я сам сказал, да. Я мог бы любить женщин, если бы… если бы что? Надо подумать…

Пока он думал, Снежана написала: «Я вас понимаю и люблю». Прочитав это, Олег рассвирепел.

– Вот! – закричал он. – Поэтому я вас и не люблю! Потому что вы ничего не стоите, вы слишком доступны и на всё согласны. Дешёвка, понимаешь? Я вот, знаешь, сколько Горькушку обламывал? Он ведь до меня и знать ничего не знал. А ты что? Раз – и она готова. Уже любит! То есть говорит, что любит. Что, домик наш понравился? Домик хороший, на полмиллиона… Чего ты руками машешь?

Ту т Олег разглядел, что девушка расстроилась, налилась слезами, и разозлился ещё больше.

– Давай, поплачь, меньше писать будешь. Это что такое, вообще? Не понимаешь ты меня и не любишь. Ты – врёшь…

– Нет, – прошептала Снежана.

– Нет? Докажи. Что киваешь? Будешь доказывать?

– Буду.

– Отлично! – и Олег, сощурив мутные глаза, хлебнул виски из плоской бутылки и стал измышлять казнь. – Так. Сейчас почти два часа ночи. Пойдёшь на кладбище и сфотографируешь могилу Вечесловой – вот тогда я тебе поверю.

Он стал смеяться от удовольствия. Доказательство было идеальным – детским и страшным одновременно. – Я тебе поляроид дам! Пойдёшь? Не пойдёшь, бояка-собака!

– Я пойду, – ответила Снежана неожиданно звучным голосом.

Вместо доброй православной луны на небе кривился ущербный мусульманский месяц. Ира Голубева шла по краю дороги и думала, что всё это довольно забавно – и то, что она так быстро привыкла к идиотскому имени Снежана, которое зачем-то придумала себе, и то, что её всерьёз приняли за милую девчонку, а была она, как большинство русских, хитра, умна и зла. Она ничего не планировала, так вышло. Уже два года болталась в Питере, поступала в театральный, не брали – предстояло биться в третий раз. Для жизни артистических способностей хватало, для сцены, видимо, нет. Лечила связки, в очереди разговорилась с приятной пожилой дамой, придумала историю. Это называется – «этюд»… Ира прибавила шагу. Нет, пока не страшно. Эльга нравилась ей больше, чем Олег, но ещё больше Эльги Ире нравился коричневый домик с террасой и старой мебелью, которая казалась ей старинной. Она подворовывала, конечно. Девчонки воруют чаще мальчишек и не так тупо.

Дорога от посёлка до кладбища была прямой, а начиная с кладбища, круто петляла, пока не выводила человека к заветной цели, к Щучьему озеру, – с новыми силами обгадить природу. Все обочины этого этапа дороги были засыпаны мелкой стеклянной крошкой: пьяные водители разбивались каждые выходные. А ведь их будто предупреждали, разместив в середине пути кладбище, однако напрасно – пока дурная сила не вытекала с кровью, будущий покойник лютовал, рвался куда-то, может, увидеть родимый град Китеж… Под кладбищенскими соснами и елями лежали непростые тела. Писатели, театроведы, архитекторы, музыканты. Известные люди тоже умирают, приятно. Любой из них прожил жизнь, полную несчастий и склок, но в избранных горел огонь, плавящий жизнь, сгорающей в дух, и тот, кто знает об этом, никогда не избавится от мысли, что бессмертие выдумать невозможно. Праведники здесь покоились рядом с мерзавцами, верующие – с безбожниками, доносчики – с теми, на кого доносили они. Выбирать соседей – привилегия жизни… Ира Голубева шарила фонариком по могилкам, отыскивая балерину Вечеслову, когда к воротам медленно подкатил «форд» и оттуда выпрыгнул протрезвевший от раскаяния Олег Волькенштейн. Она позволила ему кричать смешное чужое имя, а потом жалобно завыла, укрывшись за могучей стелой композитора Выдрикова.

– Ты меня простила? Господи, ноги не держат от ужаса. Я думал, ты вернёшься. Жду, жду, задремал даже… а тебя нет и нет. Зачем ты пошла? Ты что, каждую прихоть пьяного дурака будешь выполнять?

– Я хотела… доказать тебе. Доказать тебе, понятно? – ответила девушка, с радостью чувствуя, что получилось заплакать по собственной воле, значит, тело слушалось, выполняло приказы.

Такая маленькая, дрожащая. Гладить, целовать её было приятно, Олег всегда любил маленьких, нежных. Ощутимо теплело, начинало светать, и становилось ясно, что день будет прекрасен. Они расположились на просторной скамейке театроведа Гриневича, и от выпитого и пережитого Олег и не распознал, как ловко и проворно доставляется его небольшому изящному фаллосу знакомое блаженство.