Ванда Джун замолчала, и Райану не осталось ничего другого, как спросить:

– Что значит – оказавшийся под рукой?

– Сынок, пойми меня правильно. Я не выдвигаю обвинений, не собираюсь бросать пятно на чью-то репутацию. Бог знает, я – не полисмен, никогда не смотрю даже фильмы про полицию, а полиции в деле Исмей хватало, и, должно быть, они понимали, что делают, когда назвали происшедшее с Исмей несчастным случаем. Наверное, в это трудно поверить, но обезумевший от горя и одиночества Элвин сошелся с другой женщиной через месяц после смерти Исмей. Обезумевший от горя и одиночества, обезумевший от оставшегося наследства и страховки, бедный обезумевший и одинокий Элвин.

– Она умерла при падении, Ванда Джун?

– Нет, нет, сынок, ей сделали операцию, и с головой у нее поначалу было совсем плохо, она даже не знала, кто она, но потом Исмей пошла на поправку, благодаря силе духа и Господу. Она ничего не помнила ни о стремянке, ни о бетонном блоке, но все остальное уже вспомнила. Находилась в реабилитационном центре, лечила частичный паралич левой руки, почти что вылечила, когда у нее случился обширный инфаркт, аккурат в тот момент, когда бедный Элвин пришел навестить ее с одним своим другом. В палате, кроме них и Исмей, никого не было, дверь они плотно закрыли. Вот Исмей и отправилась к Богу.

– Я сожалею о вашей утрате, Ванда Джун, по вашему голосу мне понятно, сколь вы были близки. – И вот тут он задал самый важный вопрос: – Когда умерла Исмей?

– На прошлое Рождество исполнилось три года. Элвин, он принес ей подарок, прекрасный шелковый шарф, полагаю, настолько прекрасный, что у нее развился инфаркт. Приятно думать, что смерть ей принесла красота, потому что, боюсь, если бы не инфаркт, кому-то пришлось бы задушить ее, совершенно случайно, этим самым шарфом.

Если Ванда Джун Сайдель говорила правду, получалось, что Исмей Клемм умерла за двадцать один месяц до биопсии сердечной мышцы, во время взятия которой Райан увиделся с ней.

Он сидел, слушая сердитый желтый ветер, тогда как последние слова Ванды Джун буквально заблокировали все мыслительные процессы в его голове.

А Ванда Джун продолжила, ей, похоже, давно хотелось излить душу:

– Исмей познакомилась с Элвином на христианском сайте, и здесь налицо определенное противоречие, потому что Интернет – игровая площадка дьявола. Если бы Исмей не зашла в Интернет, она бы не встретила Элвина и жила в Денвере со своей сестрой. Это означает, что мы никогда не стали бы близкими подругами, но лучше бы мне совсем не знать ее, чем ей умереть раньше отпущенного срока.

– В Денвере, – повторил Райан.

– Там она родилась, выросла, а потом вышла замуж за Регги. Она переехала в Ньюпорт, точнее, в Коста-Меса, в сорок семь лет, потому что Элвин здесь работал, вот и она начала работать в больнице.

– А ее сестра… она жива?

– Ее сестра, Исмена, не выходила замуж на Элвина, у нее нет электронной почты, не говоря уже об Интернете, поэтому она не падала со стремянки и не проглатывала шелковый шарф или что-то еще, она прекрасно себя чувствует, и сердце у нее такое же доброе, как было у Исмей.

Здравый смысл вернулся во вселенную. Если у Исмей была сестра, возможно, существовало и объяснение, которое не противоречило законам мира и логике, привычным Райану.

– Вы поддерживаете отношения с Исменой?

– Исменой Мун, такова ее девичья фамилия, Клемм – фамилия Элвина. Мы с Исменой переписываемся, иногда говорим по телефону.

– Она по-прежнему живет в Денвере?

– Да, и живет в том самом доме, который принадлежал Исмей и Регги, купила его у Исмей, когда Исмей вышла замуж за вроде бы христианина Элвина. Хотя не мое это дело, ставить под вопрос чью-то веру, со стремянкой или без стремянки.

– Ванда Джун, что Кайра Уипсет рассказала вам обо мне?

– Даже не говорила с ней. Она знакома с одной женщиной, которая знала и меня, и про мою дружбу с Исмей. Они сказали, что вы ей очень благодарны за какое-то доброе дело, вот я вам и позвонила.

– Как я и говорил раньше, Исмей очень мне помогла в трудный момент моей жизни. Я хотел… отблагодарить ее за проявленную доброту. Но я не знал, что она умерла.

– Сынок, я бы с удовольствием выслушала твою историю о ее доброте, о том, что она для тебя сделала, чтобы добавить к моим воспоминаниям об Исмей.

– Я вам обязательно ее расскажу, Ванда Джун. Но не сейчас. Я надеялся, что вы сможете связать меня с ее сестрой, Исменой.

– Исмене очень недостает Исмей, и она с радостью пообщается с таким вежливым молодым человеком, как ты, готовым сказать что-то доброе о ее сестре. Я дам тебе номер ее телефона.

В «Мерседесе», на обратном пути в аэропорт, Джордж Зейн сидел за рулем, Кэти Сайна – рядом с ним, а Райан, откинувшись на спинку заднего сиденья, вновь и вновь тасовал фотографии трех женщин, Терезы, Лили и Исмей, умерших половинок пар однояйцевых близняшек. У каждой осталась живая сестра.

Саманта говорила, что ткань хороших историй очень сложная. Она сплетается из самых разных нитей. Недостатки и достоинства персонажей, намерения, противоречащие действиям, личная философия, основанная на жизненном опыте, манеры и привычки, различия и противоречия, обыденности и эксцентричности, точки зрения и особенности речи. Визуальные образы, запахи, поднимающиеся со страницы, звуки, которые слышит мысленное ухо, метафоры и сравнения. Нити эти Саманта могла перечислять и перечислять. Райан запомнил только малую часть.

Потом на ткани начинают проступать рисунки. Некоторые воспринимаются как сюжетные линии, они – словно разметка на автостраде и ограждающие барьеры. Следуя им, читатель добирается до пункта назначения, не боясь заблудиться в объездных путях малозначащих событий. Другие рисунки тоже связаны с сюжетом, они придают истории цель и значение, отчасти это законы построения произведения, как скажем, в сонете, отчасти – правдивость описания человеческих страданий, без которой печальную песню не стоит и петь.

Самые трудные для понимания рисунки, самые интригующие и обычно самые зловещие, проступают из подтекста, не из напечатанных буковок, которые на виду, а из скрытого значения истории. Чем меньше думаешь об этих рисунках, тем лучше их понимаешь, потому что это рисунки первейших истин, некоторые из них разум современных людей отвергает на сознательном уровне.

Всматриваясь в фотографии трех мертвых женщин, Райан подозревал, что этот рисунок близняшек, вроде бы ключевой для сюжета, на самом деле проступал из подтекста, а потому чем в большей степени он на нем сосредотачивался, тем дальше уходил от откровения, которое искал.

В желтом ветре горящие фары автомобилей, казалось, зависали на перекрестках, с пальм срывало засохшие листья, перекати-поле подхватывало на пустырях и забрасывало на улицы. Автомобили раскачивались, стекла дребезжали, ветер демонстрировал такую силу, что язычник, наверное, мог бы приносить ему в жертву корзины цветочных лепестков, чтобы, подхватив их, ветер смилостивился и не уничтожал все живое.