class="p1">Барахтаюсь в воде, но руки-ноги будто налиты свинцом. На дне покоится изуродованный остов «Ройял Оука». Матросы-утопленники тычут в меня костлявыми пальцами, скалятся их черепа. И я тоже должна быть тут, лежать на дне холодным трупом.

Просыпаюсь. Засыпаю.

Снится мне, будто Чезаре и Дот, стоя в лодке, говорят обо мне.

«Она не виновата», – уверяет Дот.

Чезаре в ответ: «По-моему, она чокнутая».

Дот предлагает: «Брось ее за борт, посмотрим – всплывет или не всплывет».

Они подхватывают меня, и на один миг я вновь близка к ним. Цепляясь за них, кричу: «Не отпускайте меня!» Меня бросают в холодную воду. Камнем иду ко дну.

Просыпаюсь. Засыпаю.

Со всех сторон подплывают ко мне тюлени, смеются. Если они скинут шкуры, то обернутся прекрасными девами.

Снова просыпаюсь в темноте, отворяется дверь. Сердце екает. Кто-то крадется ко мне, лица не видно. Замираю, прикинувшись спящей. В висках стучит кровь, но я стараюсь дышать ровно. Под матрасом у меня спрятан обломок железа, найденный под чашей для святой воды.

Кто мог пробраться в часовню среди ночи? Охранник, заглянул меня проведать? Услышал, как я плачу во сне? В памяти оживает ночной кошмар: Дот и Чезаре, разжав руки, швыряют меня за борт.

Тень подступает ближе, открываю один глаз. Это не Джон О’Фаррелл, слишком стройный силуэт – должно быть, кто-то из охраны, судя по скрипу башмаков. Стараюсь не дышать.

Прошу, уходи. Умоляю, оставь меня.

В серебристом лунном свете на пол ложится тень. Незваный гость нависает надо мной этакой громадиной, приближается еще на шаг. Подходит вплотную к моей постели. Чувствую жар его тела, слышу хриплое дыхание.

Ну же, уходи. Лежу неподвижно, жду, надеюсь.

Он склоняется надо мной. Секунда тишины, и он хватает меня – одна рука поперек горла, другая зажимает рот.

Открыв глаза, кричу, но получается глухо, будто из-под воды.

– Цыц!

Энгус Маклауд со мной нос к носу. На лбу у него кровь, все лицо в грязи и синяках. Вырываюсь, силюсь дохнуть, крикнуть, но воздуху мало. От него пахнет потом и чем-то еще – едким, звериным, будто он вылез из-под земли, приполз сюда из склепа.

Я брыкаюсь, пытаюсь его лягнуть, вырваться, но он навалился на меня всей тяжестью. И все сильней давит локтем на горло.

– Не шевелись, – велит он. – А то хуже будет.

Я слушаюсь. В глазах мелькают мушки, в ушах стучит. Еще чуть-чуть, и он меня задушит.

Смотрю на него с немой мольбой сквозь пелену в глазах.

Воздух, глотнуть бы воздуху.

– Если отпущу, – спрашивает Энгус, – не закричишь?

Я мотаю головой.

Он ослабляет хватку, и я глотаю воздух, в горле жжет огнем.

– Как?.. – выдыхаю я. – Ты же в море упал. Я думала…

– Думала, я утонул? Или меня в океан унесло? Меня выбросило на северном берегу острова. Головой ударился. Долго сюда добирался. И услыхал от охранников, что тебя здесь держат, вот и решил проведать.

– Возвращайся в Керкуолл, – говорю я, давясь кашлем. – Друзья тебя будут искать.

– Да плевал я на них, – отвечает он. – Я тебя хотел повидать. – Он проводит пальцем по моей щеке, по шее. – Я тебе сделал больно? – спрашивает он. – Я не хотел, но думал, ты закричишь.

– Ты мне не сделал больно, – вру я.

Он ласкает мою шею. Меня пробирает до мурашек, но, чтобы его не злить, я не отстраняюсь.

Уходи, молю про себя. Скорей уходи.

– Рада меня видеть? – спрашивает он.

Я киваю, чуть заметно.

Энгус приказывает:

– Скажи, что рада.

– Рада тебя видеть. – Голос срывается.

– Ты меня с барьера сбросила, – продолжает Энгус, – чуть не утопила.

– Прости, – отвечаю я. И смотрю на дверь. Наверняка часовому слышно, как мы тут разговариваем.

Энгус, будто угадав мои мысли, говорит:

– Часовой? Джон О’Фаррелл его отослал обратно в Керкуолл, я видел, как он с поста уходил. Значит, время у нас есть. – Улыбаясь, снова гладит меня по щеке. Меня пробирает озноб. – Да не смотри ты на меня так, – говорит Энгус. – Не бойся.

Всеми силами стараюсь не выдать страха. Зубы стучат. Сжимаю челюсти.

– Успокойся, – велит Энгус. – Улыбнись. – И опять гладит меня по щеке.

Вместо улыбки у меня выходит гримаса ужаса.

– Ну вот, другое дело, – говорит Энгус. – Правда ведь, лучше?

Я киваю. Горло саднит, голова раскалывается. По щеке ползет слеза, из последних сил сдерживаю рыдания, ведь ему нужно видеть меня довольной. И, может быть, если я буду слушаться, он от меня отстанет.

– Нечего бояться. Мы же с тобой старые друзья, ведь так?

Опять киваю.

Он чмокает меня в щеку, слегка царапая щетиной. Я жмурюсь, стараясь не дышать, чтобы не вдыхать его запах.

– Посмотри на меня, – говорит он.

Открываю глаза, заставляю себя на него взглянуть. В глазах у него слезы.

– Я тебя люблю, – говорит он. – Но я столько от тебя натерпелся. Ты меня отталкивала, пряталась.

– Прости, – шепчу я.

Его рука ласкает мою шею.

– Я сказал, я люблю тебя, Кон. Слышишь? – Он сдавливает мне шею сильнее.

– Да, – шепчу я.

– Ну так скажи.

Голова трещит, во рту привкус кислятины.

Слова, внушаю я себе. Подумаешь, слова. И может быть, если я их произнесу, он меня отпустит. Может быть, он этим удовольствуется и оставит меня в покое.

Да только знаю, что не оставит. И ненавижу его за это. Ненавижу его заплаканное, полное надежды лицо. Но вот он сильней сдавил мне горло. Помню его локоть поперек моей шеи. Помню, как ничего вокруг себя не видела, как жгло в груди. Помню, что он вовсе не был разъярен. Лицо у него было спокойное, сосредоточенное. Холодное.

– Скажи, – требует он.

Ненавижу, говорю про себя.

– Я тебя люблю, – выдыхаю я.

– Ах, Кон, – уверяет он, – все будет прекрасно. Мы будем прекрасной парой. Вот увидишь.

Он прижимается губами к моим губам, раздвигает их языком, и от омерзения меня едва не выворачивает наизнанку.

Подо мной, между лопаток, лежит что-то холодное, жесткое. Знаю, что это – стальное сердце. Меняю позу, а Энгусу кажется, что я отзываюсь на его ласки.

Он пыхтит, смотрит на меня с нежностью, снова гладит меня по шее, проводит пальцем вдоль ключицы. Взяв в ладони грудь, тычется в нее лицом и стонет.

Глаза мои плотно закрыты.

– Посмотри на меня, – требует он.

Открываю глаза. На его лице радость, нетерпение, ожидание.

– Хочу тебя сделать счастливой, – говорит он с жаром. – Знаю, я могу сделать тебя счастливой. Сама увидишь, только ты мне поверь. Ты же хочешь счастья, да?

Я не в силах вымолвить ни слова.

– Разве нет? – В голосе его звенит металл.

Я киваю и вновь замираю