Уйти из мира, будто и не жил никогда? Земля так и будет вращаться и солнце будет вставать по утрам? И как это так – я все еще дышу, а ее больше нет?

Если я здесь останусь, не миновать мне виселицы. Энгус об этом позаботится, всем расскажет, что я пыталась его убить. Расскажет, что я и сестру свою убила, утопила. Соврет, что он всему свидетель. И меня повесят.

И есть в этой мысли что-то притягательное. Успокоительное.

Закрываю глаза, и чей-то голос внутри, то ли ее, то ли мой, шепчет: нет!

Не хочу жить без нее. Но жизнь теперь у нас одна на двоих.

Подхожу к двери часовни, откуда тонкой полоской струится тусклый свет.

Энгус ковыляет по барьеру, загребая ногой. Из-за обрывка облака выглядывает луна. Рана на голове у него, должно быть, сильно кровоточит. Даже отсюда виден кровавый след, что ведет от часовни, поблескивает при луне.

Выхожу за порог. Морской ветер встречает меня, подталкивает, побуждает идти вперед. В этот миг мне кажется, будто Дот рядом, тянет за собой.

Будь она здесь, мы пошли бы за Энгусом следом. Смотрели бы, как он ковыляет, спотыкается. Он оглянулся бы, увидел нас, ускорил шаг. Представляю, как в нем шевельнулся бы страх; я знаю, как и любая женщина, как страх способен превратить все твои мускулы в воду, как от ужаса сжимается все внутри, к горлу подкатывает ком, не дает вдохнуть.

Всякой женщине знаком страх перед темнотой, страх, что за тобой следят, страх, от которого сердце – бедное обезумевшее сердце – прыгает в груди, как перепуганный кролик. Беги не беги, все равно догонят, и сердце это чувствует.

Мы знаем, что такое ночная погоня, когда от напряжения пересыхает во рту. Нам наперед известен конец.

Но для Энгуса страх этот нов и непонятен. Он мужчина – богатый, сильный, молодой, красивый. Вся жизнь его была как сказка, день за днем мир раскрывался перед ним, словно лопнувший от спелости персик. Хочешь – растопчи, хочешь – съешь, хочешь – оставь на земле, пусть гниет. Как душе угодно.

Но только не сейчас. Сейчас Энгус, пошатываясь и спотыкаясь, роняет в воду капли крови, а следом гонится существо из ночных кошмаров.

Для него я сейчас не женщина, я чудовище из древних легенд. Я шелки, всплывшая из морских глубин, чтобы вырвать ему сердце. Я Наклави без кожи, восставший из моря.

Наброшусь на него сзади, с окровавленными руками, рыча от ярости.

Толкну его изо всех сил и полюбуюсь, как он летит с барьера.

Услышу, как оборвется крик, когда он ударится головой о камни.

Буду смотреть, как тело его лижут волны, а из головы, расколотой, словно яичная скорлупа, струится кровь.

И ничего не почувствую.

Зачерпну пригоршню песка, присыплю капли крови на тропе и пойду обратно в часовню.

Под утро вновь поднимется ветер и развеет кровавый песок.

Захлопнув за собой дверь часовни, оставляю снаружи ветер, кровь и ярость. Едва дыша, сажусь на пол, закрываю глаза. До сих пор чувствую его хватку, его тяжесть, в ушах звенит его голос.

– Его нет, – говорю я вслух.

И тут же думаю: «Ее нет».

В темноте, обхватив себя руками, я прощаюсь с Дот.

И представляю, как бы она сказала: «Ты все сделала правильно».

Вспоминаю произнесенные ею слова: «Я тебя никогда не винила».

Мне чудится, будто мы, крепко обнявшись, укачиваем друг друга. Мерно, словно шумит прибой, или бьется чье-то сердце, или мигает в темноте маяк.

Констанс

Ночью мне не спится. Утром в полудреме слышу шаги, скрип двери. Заходит Джон О’Фаррелл, сумрачный.

– Почему дверь не заперта?

Глаза будто песком запорошило; моргаю, пожимаю плечами. Не могу заставить себя на него взглянуть, но чувствую, как он вглядывается в мое лицо.

– Ночью никто не заходил?

Качаю головой.

– Ничего не слышала?

– Нет.

Он опускается на колени у моей постели.

– Нашли еще одно тело.

– Что? – Больше ни слова не могу вымолвить, дыхание перехватывает.

– Энгуса Маклауда утром вынесло на берег в Керкуолле.

– Как так вышло? – спрашиваю сдавленным голосом. Слышится ли в нем изумление? Меня вот-вот стошнит. Смотрю в пол, выложенный плиткой.

Джон со вздохом устраивается возле моих ног. Вглядывается в мое лицо, пытаясь угадать, что у меня на душе.

– Похоже, – отвечает он, – в море упал. Но… при нем кое-что нашли. У него… не знаю, как тебе об этом сказать, Кон… в кулаке у него была зажата прядь волос Дот. А еще… под ногтями обнаружены частички кожи.

Втягиваю голову в плечи, чтобы скрыть царапины на шее.

– Что… – Я откашливаюсь. – Что подозревают?

– В общем, так, – говорит О’Фаррелл, – есть версия, что в ночь, когда разыгрался шторм, он силой увез на лодке Чезаре, а возможно, и Дот. Понимаю, ты почти ничего не помнишь, но как по-твоему, похоже это на правду? Он и впрямь что-то против них замышлял?

Я, сглотнув, киваю.

– Он всегда был жестокий, – шепчу я.

– Да уж. Негодяй, хоть о мертвых или хорошо, или ничего. Тело Чезаре пока не нашли, но вспомни, видела ли ты Чезаре после того, как перевернулась лодка?

Качаю головой, прикусываю изнутри щеку, сдерживая предательские слезы.

О’Фаррелл вздыхает.

– Кто-то из дружков Энгуса слух пустил, будто это Дот его убила или… что это ты, ведь смерть наступила позже, чем можно было предположить. – Он умолкает, всматривается мне в лицо. – Само собой, чтобы его убить, ты должна была бы выйти из часовни… Свидетелей нет – часовому нездоровилось, и я его той ночью снял с поста. Что ты можешь рассказать о прошлой ночи? Ты точно ничего не видела, не слышала?

Я раздумываю. Руки опять дрожат, под ногтями красно-бурая грязь; прячу ладони под себя, и О’Фаррелл это замечает.

Он видел незапертую дверь часовни. Может быть, видел и кровь вдоль барьера и на тропе, ведущей в часовню, – в темноте ее не так-то просто было замаскировать.

– Темно было и холодно, – отвечаю я. – Больше ничего не помню.

– Значит, не расскажешь, что с ним случилось? Не видела его после бури?

– Нет. – Наклоняю голову – вдруг он увидит проплешину там, где Энгус выдрал клок волос, а заодно и багровые ссадины на шее?

О’Фаррелл коротко вздыхает. Жду обвинений. Собираюсь с духом.

Чуть помедлив, он наклоняется ко мне и с нежностью целует в лоб.

– Разумеется, ночью ты никуда из часовни не выходила, Кон. Когда я пришел, дверь была на замке. Так и скажу всем.

Шумно выдохнув, поднимаю на него взгляд. Он смотрит на меня с грустью и теплотой, гладит по щеке, ласково-ласково.

– Прислать