Наши дети давно уже выросли и теперь имели уже собственных детей, ради которых нам следовало жить. Или умереть во имя их жизни.

В это нелегкое для всей Тулузы время в замок пожаловал племянник Раймона, юный виконт Каркассона, сын Аделаиды и Роже-Тайлефера Раймон-Роже.

Говорят, «устами младенца глаголит истина», – племянник прискакал убеждать своего дядю сражаться до конца.

С невольной нежностью я смотрел на золотоволосого виконта с нежным девичьим лицом и огнем в глазах. В тяжкое время он явился поддержать своего дядю. Хотя знал, что армия крестоносцев располагалась в Леоне, следовательно, Каркассон должен будет первым принять бой, защищая собой Тулузу. А значит, каркассонские рыцари будут держаться до последнего, и только после того, как над городами юного виконта поднимутся черные столпы дыма, Тулузе придется вступить в смертельный бой и либо выстоять, либо пасть.

Должно быть, юный виконт решил, что его дядя отчаялся и разуверился в собственных силах, потому что, коротко простившись с ним, Раймон-Роже вскочил на коня и, не оглядываясь, поскакал в свой родной Каркас-сон, где ждала его мать и готовились к войне отважные, проверенные в боях ветераны. Рядом с ними, может быть, первый раз в своей жизни, должны были встретить лицом к лицу врага вчерашние мальчишки, а ныне рыцари и воины Каркассона, Безье и Альби.

Но нужно было знать Раймона. Он не мог даже вообразить себе, чтобы использовать в качестве щита любимого племянника, равно как и прекрасный Каркассон, с которым у него было связано столько воспоминаний. Поэтому сразу же после того, как юный Раймон-Роже и его свита покинули замок, Тулузский граф отправил послов в Ватикан с письмом, в котором он заранее принимал все условия церкви и клялся в своей готовности безоговорочно подчиниться ее власти.

Раймон считал, что эта переписка сколько-нибудь отсрочит страшный час, а может быть, и позволит полностью или частично устранить военную угрозу.

Ответ пришел неожиданно скоро. Иннокентий Третий дал понять Раймону, что не верит в чистосердечие его отречения от ереси и желание подчиниться власти церкви. Впрочем, если Раймон тверд в своем решении, то для начала он должен передать в ведение церкви семь своих наиважнейших крепостей – список прилагался ниже – с тем, чтобы ему было позволено совершить публичное покаяние и, возможно, заслужить прощение.

Убитый горем, с трясущейся головой и безумным взором Раймон ходил по залам своего замка.

– Что ж, я отдам им то, что они хотят. Я подчинюсь церкви, и пусть они помилуют моих людей. Семь крепостей – без боя! – это много. Но если они обещают сохранить жизнь хотя бы находящимся там католикам, а катар я выведу... Тогда можно и уступить крепости.

Я был против того, чтобы отдавать свои земли и хорошо укрепленные крепости без боя, но Раймон твердо решил нести свой крест. И крест этот был так тяжел и так ужасен, что вряд ли кто-нибудь другой на целой земле мог поднять его и донести до Голгофы!

Был ли прав Раймон, идя на бесконечные переговоры, унижения и уступки? Во всяком случае, он выиграл два года, за время которых мы сумели должным образом укрепить тулузские военные силы, подготавливая воинов и запасая наряду с продовольствием все необходимое для отражения атак.

Все это время Раймон неустанно слал письма в Рим и общался с папскими легатами, заверяя их в своей преданности и верности. Он унижался и клянчил, лебезил и забрасывал церковных сановников подарками, а приходы – богатыми подношениями. За это время он снискал множество позорных прозвищ, самыми скромными из которых были «Раймон-полижи-задницу» и «Раймон-политическая-шлюшка».

Он много пил и почти совсем забыл о былых развлечениях, сосредоточившись на одной мысли, на одной цели – любой ценой спасти Тулузу. Раймон просил своих вассалов послушаться Рима и формально отречься от него, спасая тем самым жизни себе и своим подданным.

Ответом ему было негодование. Рыцари считали себя глубоко уязвленными подобным предложением. Гордо поднимая головы и выпятив грудь, они восклицали высокопарные речи, обещая погибнуть ради любимого графа и положить рядом с собой всех своих домочадцев, челядь и крестьян.

С глубокой скорбью Раймон взирал на все эти благородные выкрики и помпезные словеса, не в силах что-либо предпринять или попытаться объяснить свое поведение.

Но так или иначе – два года он выиграл, отсрочив расправу над графством. За это время его сестра, благородная виконтесса Каркассона, выводила из южных провинций катар, нередко лично сопровождая их до портов, где уже были наняты корабли. Эта отважная женщина была истинной дочерью Раймона Пятого и потомком легендарного князя Гурсио, ибо, не требуя почестей и славы, она совершала свои маленькие подвиги, держа эту свою деятельность в строжайшей тайне.

Интересно, что именно общее горе и забота о благе подданных вдруг сплотили находящихся много лет в ссоре брата и сестру. Думаю, что Аделаида была единственным человеком, по-настоящему понявшим Раймона и поддержавшим его в момент испытаний.

Все чаще теперь я задумывался над справедливостью предсказания благородного Иоганеса Литтенбаха из Анжу, считавшего Раймона единственным человеком, способным спасти нашу несчастную Тулузу. Тем не менее я сам никогда бы не согласился заплатить за это такую цену, какую заплатил мой хозяин. Да что я – никто бы не согласился!..

Все чаще я видел один и тот же сон: окровавленный Раймон распластался на черном каменном кресте с непонятными иероглифами и рядом я, который ни чем не может ему помочь. В этом сне Раймон то был десятилетним отроком, таким, каким я возил его познакомиться с Литтенбахом, то юношей, рядом с которым, сидя в своем гробу, рыдала черноволосая Глория, которую он только что до этого пробудил ото сна. Но чаще я видел его уже стариком, испуганным, седовласым старцем, которого стаскивали с трона, вырывали из рук меч и в одной длинной рубахе тащили через весь город, для того чтобы бросить на черный камень.

При этом старик то плакал, то смеялся, то отпускал непристойные ругательства. Потом я видел кровь, льющуюся из-под ножа палача, и полные боли и тоски глаза Раймона.

– Ну что, мой дурачок Анри, ты видишь, я принес жертву, и на моей крови выросли прекрасные алые розы, и лоза, стегавшая до этого мое тело, снова зазеленела и вот-вот начнет плодоносить. Я жил любя и умираю не потому, что меня убивают, а потому, что не могу больше сдерживать в себе всех этих цветов, которые смогут жить, лишь когда я расстанусь с жизнью. В ту же секунду из глаз, носа, рта и ушей Раймона начали ползти зеленые стебли с нежными бутонами, которые раскрывались, являя миру удивительную красоту...

– Помоги мне! – услышал я голос Раймона. – Помоги им, выпусти пленников на свободу, дай мне покой!

В следующий момент я поднял свой меч и рассек им тело моего несчастного хозяина, выпустив на свет божий томящиеся в нем цветы. Мгновенье – и я перестал видеть Раймона за мириадами живых цветов.