Из документальных данных, в которых сохранилась некоторая память о проникновении турецкого оружия в крымские пределы, до нас дошла оповестительная грамота из канцелярии султана Мухаммеда II, посланная, по тогдашнему международному азиатскому обычаю, с уведомлением о взятии Кафы к какому-то Ахмед-хану. Г. В.-Зернов знал об этой грамоте только со слов Гаммера, и она возбудила в нем некоторые сомнения, которые он высказал в следующем виде. «В июне 1475 года, – говорит он, – Кафа была взята Кедюк-Ахмед-пашою… Власть христиан на берегах Черного моря рушилась. В Крыму уже властвовал тогда, если верить Гаммеру, Ахмед-хан: на его имя писаны были Турками извещения о победах, одержанных над Генуэзцами (см. Hammer, Geschichte des Osmanischen Reiches. II Band. Pest. 1828, стр. 140–142, где ссылки на принадлежавшее ему рукописное собрание султанских грамот, собранных рейс-эфендием Феридуном)… Не был ли этот Ахмед, которого зовет Гаммер сыном Хаджи-Герая, Ахмед, хан Золотой Орды (Hammer, Gesch. d. Chane der Krim, стр. 42, пр. 1)? To что Гаммер говорит про этого Ахмеда, требует тщательной проверки»[753].

Так как собрание грамот Феридуна, о котором Гаммер говорит еще как о библиографической редкости, и которое не было доступно г. Вельяминову-Зернову, теперь уже напечатано, то мы можем сделать желаемую им проверку и дать отчет о всем, что содержится в турецкой известительной грамоте касательно возбуждаемых г. В.-Зерновым вопросов.

В оглавлении грамоты Ахмед-хан, к которому она адресована, действительно назван Крымским ханом, – в самом же тексте нет однако никакого обозначения местности, где тогда имел свое пребывание и властвовал этот хан. Но заголовок мог быть составлен уже самим собирателем грамот Феридун-беем, жившим в то время, когда о Золотой Орде не было более и помину; когда Крымские ханы признавались единственными носителями власти, унаследованной ими от золотоордынских предков, вследствие чего их без разбора называли и Крымскими ханами и ханами Дешти-Кыпчакскими. Феридун-бей, не справляясь с хронологией, мог на Ахмед-хана перенести позднейший титул Крымского хана. А потому одного заглавия грамоты еще недостаточно, чтобы на основании его считать Ахмед-хана ханом Крымским, самолично властвовавшим в Крыму в рассматриваемую нами эпоху, а не чрез каких-либо других доверенных лиц, или наместников.

Между прочим вступительные слова обращения в грамоте содержат указание на какую-то старинную наследственную любовь и дружбу, существовавшую между «обеими сторонами», т. е. между державой Османской и страной, над которой властвовал Ахмед-хан[754].

Едва ли подобный привет мог быть обращен к хану Крымскому, самостоятельное значение которого не совсем определилось к тому времени настолько, чтобы отношения султанов и ханов могли быть названы уже старинными, наследственными. Вернее предположить, что тут разумеется хан Золотой Орды Ахмед, которого султан Мухаммед II считал настоящим господином Крыма. В числе грамот султанских предыдущих эпох, правда, не находится таких, которые бы несомненно свидетельствовали о сношениях предков султана Мухаммеда II с золотоордынскими ханами, но это могло быть оттого, что со времени разгромления Тимуром малоазиатских пределов Оттоманской империи султаны главным образом сносились с потомками этого грозного владыки среднеазиатских орд, родственных по языку и вере туркам; прочие же ханы, в том числе и золотоордынские, совершенно стушевались пред ними и не обращали внимания османлы до тех пор, пока эти последние сами не вздумали нагрянуть в Крымскую область, которая номинально числилась уделом Золотой Орды.

Еще в той же грамоте обращает на себя внимание следующее обстоятельство. Султанское правительство оповещает Ахмед-хана также и о своих успешных действиях по усмирению Кара-Богдана, случившемуся, по-видимому, одновременно с экспедицией против Кафы, или близко в этому событию. «В эти же времена, – читаем в грамоте, – вследствие пакостных дел и постыдных действий Кара-Богдана, который проявил неблагодарность за благодеяние помилования и возжег в недрах души своей огонь мятежа и восстания, мы, с помощью Божией и при путеводительстве счастия, перешед в эту страну, сокрушили и раззорили здания неверия и враждебности; мы стерли с лица той земли грязь товарищничества (т. е. многобожия)» и т. д.[755].

Один из турецких историков новейшего времени, Хейру-л-Ла-эфенди, также усматривает связь между фактом молдавского похода и крымскими делами, в том смысле, что будто бы Менглы-Герай был посажен султаном вместо Нур-Даулета за то, что последний не оказал своего содействия султану во время этого похода[756]. Но из нашего документа не видно, чтобы со стороны турок хотя бы намекалось на какую-либо ожидавшуюся или впредь ожидаемую помощь со стороны Крымского хана, каковым тут признается Ахмед-хан; а о Нур-Даулете и о Менглы-Герае даже вовсе и не упоминается. Мало того: в заключение говорится, что военные успехи султана, о которых сообщается в грамоте хану, должны впредь обновить старинные дружественные отношения между обеими сторонами, а такое дружелюбие было бы неуместно, если бы Нур-Даулет, как подручный, с точки зрения турецкой, Ахмед-хана раньше позволил себе выказать упомянутую нелюбезность относительно султана. Вот эти достопримечательные слова грамоты: «Вследствие этой великой победы должно проявиться возобновление старинного союза любви, и должна отвориться дверь отправления посольств и грамот, служат средством укрепления оснований благорасположения, дабы признаки любви и искренности день ото дня приумножались и непрерывно один за другим следовали»[757].

Из всего вышеизложенного можно сделать такой вывод. Вторжение турок в Крым морским путем совершилось по причинам, не имевшим ничего общего с внутренними распрями, происходившими между разными претендентами на господство в Крымско-татарском улусе, приобретавшем все более и более самостоятельное политическое положение. В момент этого нашествия сами турки признавали настоящим главой Крымского татарского юрта золотоордынского хана. Вмешательство турков во внутреннюю судьбу этого юрта произошло случайно и спустя несколько времени после того, как они завладели генуэзскими колониями в Крыму. Раз утвердившийся с их содействием в качестве самостоятельного хана Менглы-Герай не был потом уже никем свергаем, считаясь вассалом оттоманского султана. Так как последнее наше заключение встречается с некоторыми противоречиями, то приведем подтверждающие его основания.

Посольские сношения великого князя московского с Менглы-Гераем прекращаются в 1475 году. За целые два года в Делах Крымских находится пробел. Значит, Менглы-Герай перестал быть ханом: в Крыму произошло нечто вроде анархии; не с кем было сноситься. Менглы-Герай, посаженный турками на ханский престол, говорят, был вновь свергнут с него ордынским ханом Ахмедом, который уступил Крым некоему Джаны-беку, засевшему в нем с 1477 по 1479 год. Личность этого последнего не поддается определению. Говордз думает, что он был племянник золотоордынского хана Ахмеда[758]. В посольской грамоте Ивана Васильевича от 5 сентября 1477 года он назван просто-напросто казаком, без всякого указания на какие-либо его родственные отношения в которой-нибудь из тогдашних царственных особ татарских: «Коли еси был казаком, и ты во мне также приказывал, коли будет конь твой потен, и мне бы тобе в своей земле опочив дати», должен был сказать Джаны-беку посол, татарин Темеш, от имени Ивана Васильевича[759]. Что он не одно и то же лицо с Эминек-беком, как полагает Гаммер, это очевидно из слов наказа Темешу: «Да быв у царя и речи правивши царю, ино ему ко князем идти к Именеку да к Авдуле, да поминов им от великого князя подати»[760]. Путаница отношений и непрочность положения множества ханов так были велики, что Джаны-бек, сидя на ханском престоле, уже заблаговременно запасался убежищем на случай, если его прогонят. В том же наказе Ивана Васильевича Темешу велено передать Джаны-беку на аудиенции следующее: «А говорил ми от тобя твой человек Яфар Бердей о том, что по грехом коли придет на тебя истома, и мне бы тобе дати опочив в своей земле»[761].