Следовательно, разногласие наших летописей с другими источниками касательно первоначального водворения в Крыму Менглы-Герая, в качестве турецкого вассала, и изгнания его золотоордынцами может быть устранено, если мы не будем слишком строго держаться летописной хронологии и решимся считать цифры 1475 и 1476 лет приблизительными датами, принимая в соображение важность фактов и при этом чрезмерную краткость летописного сказания о них. Составитель летописи знал, что турки приходили в Крым и учинили там какие-то завоевания; что Менглы-Герай был посажен ими на ханство, и он вкратце, мимоходом упоминает об этом, не гонясь за хронологической достоверностью. Вторично, говоря о вторжении золотоордынского хана в Крым и об изгнании оттуда Менглы-Герая, летописец замечает об этом последнем: «его же Турки посадиша», опять-таки имея в виду вообще совершившийся факт, безотносительно к определенному времени: Ахмед согнал того самого Менглы-Герая, которого турки посадили, а когда посадили – это все равно было для летописца. Его гораздо более интересовали различные небесные знамения, наблюдавшиеся в ту пору в его отечестве, которые он тут же преподробно и описывает, нежели война между татарскими ханами, происходившая где-то в отдаленном и мало известном ему Крыме.

Памятники дипломатических сношений Москвы с татарщиной показывают, что в 1477 году эти сношения велись с Крымским ханом Джаны-беком. Незадолго же пред тем, в 1775 году, Менглы-Герай через посла своего Девлетек-мурзу просил великого князя московского взять к себе на службу Джаны-бека, о чем раньше тщетно хлопотал и сам Джаны-бек. Но великий князь Иван Васильевич изъявил потом согласие на принятие его только в угоду приятелю своему Менглы-Гераю[789]. Откуда же и по чьей милости Джаны-бек попал в Крымские ханы в пору временного исчезновения Менглы-Герая, в точности не известно.

Можно, впрочем, предполагать, что Джаны-бек был из числа тех ханских царевичей, которые вели жизнь бесприютных скитальцев, властительское положение которых было делом чистой случайности, не опираясь ни на доблестные качества, ни на влияние и популярность среди местного татарского населения. На это указывает между прочим эпитет «казака», которым наделяет Джаны-бека великий князь Иван Васильевич в конфиденциальном поручении посланцу Темешу, велев сказать ему: «Ино язь и первие того твоего добра сматривал, коли еси был казаком»[790]. Он-то, вероятно, и сидел в заточении в Суданской крепости в первое ханствование Менглы-Герая, с другим братом его, Нур-Даулетом. Последний некоторое время вторично числился ханом Крымским в 1778 году, ибо, по сказаниям польских историков, от него в этом году приходило в Польшу посольство одновременно с послом турецкого султана Мухаммеда к королю Казимиру[791]. Мало того: даже имеются монеты с именем Нур-Даулета, только неразборчивая дата на них, принимаемая Френом за 878 = 1473—4 г., не совсем-то согласуется с вышеприведенными известиями о времени его ханствования[792] и, следовательно, подлежит сильному сомнению.

В конце концов и другие соперники Менглы-Герая, оба брата его – Нур-Даулет и Хайдэр, бежавшие около 1478 же года в Литву, также обрели свой опочив в Москве[793]. Г. В.-Зернов говорит, что будто бы «с 1487 года о Нур-Даулете нигде не упоминается»[794]; что «Нур-Даулет умер, кажется, около 1491 года, и что сведений об его смерти не имеется никаких»[795]. Теперь нам с точностью известно, что в посольских наказах и грамотах встречается целый ряд упоминаний о Нур-Даулете: еще в 1498 году Менглы-Герай в ярлыке своем к в. кн. Ивану пишет: «Царю брату моему болшому, Нурдовлату царю, поминок и поклон послал есми»[796]; но в сентябре 1503 года в наказе боярину Ощерину велено было сказать Менглы-Гераю, в случае если бы он стал справляться о племяннике своем Сатылгане, сыне Нур-Даулета: «А брата, господине, твоего не стало, и язь, господине, слышал, что князь великий хочет его (т. е. Саталгана) жаловати, дати ему то место, где отец его был»[797]. Дальнейшим подтверждением факта смерти Нур-Даулета служит то, что Менглы-Герай просит прислать ему из России «Нурдоулата царя брата старшого кость»[798], на что велики князь московский изъявил согласие, извещая в грамоте своей: «Да и царица брата твоего жена царева Нурдуолетова Юмадыкова дочь, да и с костию брата твоего с Нурдоулатовою в Путивле будут»[799].

Насчет же царевича Хайдэра еще в октябре 1487 года в. кн. Иван Васильевич наказал послу своему передать Менглы-Гераю, что «король (угорский) хочет послати выкрадывати его» из русской земли[800]. Блюдя интересы друга своего Менглы-Герая, в. князь Иван держал Хайдэра, по его выражению, «в крепости»; а для большей, вероятно, надежности при первом удобном случае сослал его в заточение в Вологду[801]. Г. В.-Зернов говорит, что Хайдэр был за что-то сослан, но тут же приводит рассказ о кровавой саморасправе Хайдэра с одним своим татарином, убившим его сына Бир-Даулета. Чего же проще было воспользоваться этой кровопролитной историей как предлогом к заточению почетного пленника в Вологду?

Джаны-бек же так и пропадает без вести после своего удаления в Россию: о нем не встречается никаких упоминаний в исторических памятниках.

Но все вышеописанные домашние счеты Менглы-Герая с своими обездоленными братьями и сношения по поводу их с московским государством происходили уже тогда, когда Менглы-Герай чувствовал под собой твердую почву после вторичного и окончательного восстановления его в ханском достоинстве с помощью и содействием Оттоманской Порты. Какими глазами она смотрела на то, что исходило в татарских владениях Крыма до этого времени, мы хорошенько не знаем. Официальная известительная грамота к хану Большой Орды указывает, по-видимому, на то, что оттоманское правительство все еще продолжало считать Крым в числе областей Золотой Орды. Известие польских историков, что посол султана Мухаммеда II к Казимиру «привел с собой посольство татарского принципала Нур-Даулета»[802], свидетельствует, напротив, о том, что турки тогда начали входить в непосредственные сношения с представителями татарской власти в Крыму, помимо хана Большой Орды. Но грамота писана была в 1475 году, а посольство отправлялось в Польшу в 1478 году: за три года легко могла произойти перемена в политике Порты, ближе присмотревшейся к внутреннему строю Крымского полуострова и слабой связи его с татарским центральным узлом, видимо утерявшим всякое господствующее значение.

Последний из золотоордынских ханов, претендовавший еще на подвластность ему Крыма, однако же не вдруг отказался от этой своей претензии. На любезное извещение о взятии Кафы турками, полученное из канцелярии султана Мухаммеда II, хан Сейид-Ахмед отвечал таким же любезным посланием. Но это еще не значило, что ему очень было приятно утверждение турецкого престижа на крымской территории, правители которой до сих пор считались не более как подручниками общетатарского владыки, хана Большой Орды. Не дерзая на первых порах открыто протестовать против вторжения в Крым турок, ограничившихся пока только занятием генуэзских колоний, и, вероятно, питая еще надежду удержать свою гегемонию над татарским населением Крыма, Сейид-Ахмед не вытерпел, когда турецкий султан простер свои притязания далее, вознамерившись восстановить Менглы-Герая в звании Крымского хана, который хотя впредь должен был стать в известную зависимость от Стамбула, но зато считать себя свободным от всяких обязательных отношений в Тахт-Илю. И вот когда Менглы-Герай явился в новом чине султанского вассала, Сейид-Ахмед пошел против него войной, о времени которой столько существует спорных предположений, изложенных вами выше. Но, действуя осторожно, он, для разведки об истинном положении дел, выслал вперед брата своего Муртазу к турецкому посаженцу Менглы-Гераю, который хотел задержать шпиона и препроводил его в Кафу. В критический же момент Сейид-Ахмед, ободренный поражением Менглы-Герая, решился было попытать счастья и против самих покровителей своего соперника, турок: взял вероломным образом Солхат и осадил Кафу, местопребывание турецкого генерал-губернатора Касим-паши. Сейид-Ахмед сперва отправил к паше посла с предложением добровольной сдачи города. Хитрый паша сделал вид, что соглашается на такое предложение, и задержал посла на ночь. Наутро он расположился с ним в киоске, откуда виднелось море, рассматривать подарки, будто бы приготовленные им для Сейид-Ахмеда. В это время, по заранее состоявшемуся уговору, поспешно входит чауш, посланный будто бы от султана Баязяда, заявить паше о том, что султан страшно разгневан на Сейид-Ахмеда за его враждебность к Крымскому хану и разгром Солхата, и сделал распоряжение о примерном наказании дерзкого хана, отправив многочисленные корабли с множеством войска. Не успел мнимый султанский гонец договорить заученной им речи, как в самом деле на море показалась целая турецкая эскадра. С бортов кораблей сделан был салют пушечным залпом. С крепости отвечали тем же. Тогда паша обращается к татарскому послу, оглушенному неслыханным им дотоле пушечным громом, с такими словами: «Поди и скажи своему хану, что слуга падишаха не может стать слугой кому-либо другому, и пусть-ка он приготовится к битве». Устрашенный посол вернулся и пересказал все виденное и слышанное им Сейид-Ахмеду, до ушей которого также доносился грохот орудий. Тогда Сейид-хан и все его полчище устремились в бегство. Этого было достаточно для того, чтобы в положении соперников произошла совершенная перемена: сторонники Сейид-Ахмеда, Эдигеевские ногаи, тотчас же потеряли веру в своего хана и струсили; а сидевший дотоле в Кыркоре Менглы-Герай, узнав о бегстве Сейид-Ахмеда, вышел из своего убежища, собрал военные силы и пустился преследовать Ахмеда. Как всегда водилось в степных ордах, на потерявшего престиж Сейид-Ахмеда тотчас же восстали его собственные братья, думая обратить его несчастье в свою пользу. А кончилось тем, что этой сумятицей воспользовались одни только крымцы. Предводимые Менглы-Гераем и его сыном Мухаммед-Гераем, они добрались до самого Тахт-Иля и разгромили его. Сейид-Ахмед погиб во время одной свалки. Множество жителей его владений было угнано победителями в Крым. Благодаря этому, «в силу изречения Бедствия одного народа служат во благо другому, силы и войско Менглы-Герая увеличились, и он сделался самостоятельным ханом». Такими словами сочинитель «Краткой Истории» заключает свое повествование об окончательном утверждении Менглы-Герая на Крымском ханстве[803].