знают об ангелах по картинкам, за настоящего ангела его принять никак не согласны. А может быть, он и вправду не ангел? На земле он быстро теряет свое переливчатое оперение, его крылья начинают сморщиваться, усыхать и теряют прежнюю силу. Облаченный в костюм от души полюбившего и приютившего его пастора, он теперь всего лишь неловкий горбун, поражающий всех своей неприспособленностью к жизни. Он и есть-то как следует не умеет, не говоря уж о знании светских приличий, которым усердно, но не слишком успешно учит его пастор. Ему, например, объяснили, что, если женщина держит что-то, надо немедленно помочь ей и взять это у нее из рук. И вот, будучи приглашен как музыкантвиртуоз к местной аристократке, он начинает с того, что за столом пытается вырвать из рук соседки чайную чашку, а кончает тем, что, ко всеобщему возмущению, отбирает у горничной поднос с грязной посудой и уносит его на кухню. Одни у пастора из-за него неприятности. И так уж викарий попрекает его странным гостем, который по ночам спать не дает, все на скрипке играет, и от епископа пришло суровое письмо, а теперь ангел еще опозорил его перед важными господами! Нет, это все-таки не ангел. Это вольтеровский Простак, принявший на сей раз обличье ангела. И роль ему отведена точно такая же, как иным героям Вольтера и других просветителей. Обычаи мест, куда он попал, ему вчуже, а потому он смотрит на все свежими глазами; ум его не затемнен предрассудками, и многое вызывает не только его удивление, но и негодование. На вопросы, которые он задает пастору, непросто ответить. Почему, скажем, вот тот старый крестьянин пашет поле, когда они с пастором сидят и пьют чай?

Ах, пастор для него тоже что-то делает? А что именно? Почему соседний помещик огородил часть земли колючей проволокой? Право собственности? Но что такое собственность? Сословные различия тоже повергают его в полнейшее недоумение. Почему дам ставят выше служанок, если служанка пастора, маленькая Делия, и красивее их, и душевнее? Постепенно сиддермортонское общество убеждается в том, что он социалист, и притом – из опаснейших: ведь свои вопросы он задает не только простаку-пастору, но и представителям «низших классов», сея тем самым смуту. Когда же он в ответ на наглую выходку того самого помещика, который протянул вдоль леса колючую проволоку, до полусмерти его избивает, дела его становятся совсем плохи. Но его не успевают ни арестовать, ни даже изгнать из села – они с Делией гибнут во время пожара. Впрочем, возможно, они не погибли, а вознеслись на небеса… «Чудесное посещение» в значительной своей части – очерк нравов. Не столько клерикальных (Уэллс – не Троллоп, он плохо знает эту среду), сколько деревенских и не столько даже деревенских, сколько вообще «человеческих». Просветители приводили в Европу в этих целях кто перса, кто китайца, кто гурона. Ангел исполнил подобную роль ничуть не хуже. Хотя и не лучше. Уэллс еще только вступал на путь бытового романа. Но следующий свой шаг в этом направлении он сделает очень скоро. Тот же взрыв творческой активности, что породил первые научно-фантастические романы Уэллса, принес и его первый бытовой роман. «Колеса фортуны» (1896), словно бы по контрасту с мрачной экзотикой «Острова доктора Моро», появились сразу после него – вещь веселая, легкая, нисколько от читателя не отодвинутая ни во времени, ни в пространстве. Действие начинается 14 августа 1895 года и происходит на дорогах Южной Англии, по которым совершает свое велосипедное путешествие приказчик из мануфактурного магазина мистер Хупдрайвер (буквально: катящий колесо). Продолжаться оно долго не может, потому что отпуск у бедняги Хупдрайвера совсем короткий, но приключений с ним случается множество. А ведь все потому, что он догадался купить велосипед пусть и совсем не «престижный», подержанный, а все-таки велосипед, средство передвижения по тем временам романтическое. И в самом деле, как его иначе назвать? Во-первых, колеса у тогдашних велосипедов свободно не прокручивались и научиться ездить на них значило подвергнуться стольким телесным повреждениям, что всякий, овладевший этим искусством, мог по праву именовать себя спортсменом. И если сегодняшний читатель весело смеется, читая, как Марк Твен пытался обуздать свой велосипед, то у тогдашнего читателя смех, надо думать, получался сквозь слезы. Во-вторых, купить велосипед в 90-е годы значило в Англии сразу же выйти за пределы своего узкого круга. Страной овладело какое-то велосипедное помешательство. В 1897 году появился даже сборник «Юмористика велосипедной езды», в котором кроме Уэллса участвовали Джером К. Джером и несколько других авторов. Писать и в самом деле было о чем. Те, кто совсем недавно счел бы ниже своего достоинства проехать по большой дороге иначе чем в карете (лучше – собственной), колесили теперь по ней на этих новомодных железных рамах с седлом и колесами, а прислуга в придорожных трактирах обтирала пыль с велосипедов совершенно так же, как перед этим чистила лошадей. А вольность нравов? Молоденькие девушки позволяли себе, сидя на велосипедном седле, появляться на людях в таких костюмах, в каких прежде постыдились бы выйти из дому! На проезжих дорогах происходило какое-то удивительное уравнивание сословий, и всякий, выехавший на них, мог потом повторить фразу Горация «видел обычаи многих людей» – ту самую, которую поставил эпиграфом к своей «Истории Тома Джонса» Генри Филдинг. Правда, какая-то разница между Томом Джонсом и мистером Хупдрайвером все же была. Том Джонс принадлежал к лучшему кругу, так что ни произношения, ни привычек своих мог не стыдиться. Да и пообразованнее он был. Но это бы все еще ничего. Главное, ему не надо было так скоро возвращаться на работу – он вообще не служил! – и у него было побольше времени, чтобы «увидеть обычаи многих людей». И уж совсем хорошо было, конечно, мистеру Пиквику: тому и о деньгах беспокоиться не приходилось. Но времена меняются. Новым героем «романа большой дороги» оказался приказчик, а транспортным средством – велосипед. Что, впрочем, не сделало роман менее интересным, а героя менее привлекательным, потому что случилось с ним множество приключений и вел он себя как истинный странствующий рыцарь, призванный защищать всех обиженных и вызволять девиц, похищенных драконом…

…Как нетрудно заметить, покойный дядя, некогда выехавший на английские дороги на своем трехколесном велосипеде, проторил путь для героев куда более действенных и интересных. Уэллс будет еще писать (по-своему, конечно, не как мачеха Джессики) и о Новой женщине, и о приказчиках. О последних он напишет особенно много. Он только что, почти не вступая в борьбу, спасовал перед Троллопом, когда речь зашла о сиддермортонском клире, но самому ему скоро предстояло стать своего рода Троллопом мануфактурной лавки. А любимыми его героями на немалый срок сделаются молодые люди, пытающиеся вырваться из своей среды. Уэллс снова и снова словно бы прорабатывал разные варианты собственной биографии. Он прекрасно понимал, что его судьба исключительна. Тот же Хупдрайвер, скорее всего, зря понадеялся когда-либо уйти из-за прилавка. И талантами он не блещет, и не больно-то он умен. Да и тем из героев Уэллса, кто больше походил на своего создателя, не обязательно должно было повезти. Но он не переставал их любить. А тем более – жалеть. Первый из подобных героев появился уже в 1900 году, звали его мистер Льюишем, и имя его даже вошло в заглавие. Книга называлась «Любовь и мистер Льюишем». Читателю, который уже одолел предшествующую часть лежащей сейчас перед ним книги, нет нужды выслушивать содержание этого романа: оно во многом соответствует биографии автора. Особенно точно описан период, когда Уэллс делал первые шаги на педагогическом поприще у Хореса Байата в Мидхерсте. Но Льюишему не суждено стать ни ученым, ни писателем. Женившись, он вынужден теперь всю жизнь трудиться просто ради куска хлеба… И все же не следует думать, что Уэллс покусился на лавры Гиссинга. В романе, как нам обещает его название, кроме мистера Льюишема с его печальной судьбой, есть еще и любовь во всей ее прелести, и жизнь во всей ее красоте, и люди во всей их неожиданности. Один из рецензентов, оценивавших первые бытовые романы Уэллса, удачно заметил, что, когда тот прилагает к человеку свою наблюдательность, выработанную занятиями наукой, это приносит совсем