в твою решимость. Мы ведь с тобой одной крови. Ты сможешь все преодолеть, сделаешь то, что должна. Если возникнут серьезные проблемы – тебе поможет наш однофамилец, тот, который говорил по-турецки. И помни, что я люблю тебя. И еще – как бы ни сложились обстоятельства, помни, что я люблю и твою маму. Не причиняй ей вреда, не делай ей больно».

Галины глаза снова наполнились слезами, но на этот раз она не стала их вытирать. Она вышла на балкон.

Балюстраду уже починили, но Галина не подошла к ней. Сквозь слезы она смотрела на море, освещенное желтым светом осени, и думала об отце.

Он знал, чувствовал, что над ними сгущаются тучи, предвидел свою смерть. И он верил в нее, верил, что она сделает то, что должна… значит, она обязана оправдать его надежду.

Мысленно перечитав письмо, она выделила из него непонятную фразу:

«Тебе поможет наш однофамилец, который говорил по-турецки».

Что отец имел в виду?

Ладно, она еще подумает об этом, подумает позже…

Галя очень долго стояла так, глядя на море и думая об отце. Только когда начало темнеть, она почувствовала, что замерзла, вернулась в комнату и переоделась. Взглянув на часы, решила пойти в гостиную.

Там она встретила мать. Увидев дочь, Елена подошла к ней и проговорила жалким, заискивающим голосом:

– Линочка, прости, что я так себя вела сегодня… я очень плохо себя чувствую… я так переживала, когда мне сказали о тебе… о твоей смерти… когда я увидела… увидела тот ужасный труп, ты просто не представляешь, что со мной было… только Сергей… Сергей Михайлович поддержал меня, помог мне…

Ее голос снова задрожал, она завертела головой, словно кого-то искала.

Галина хотела язвительно напомнить матери, что Груздева здесь нет, но удержалась. Матери и без того было плохо. Ее руки дрожали, лицо покрылось красными пятнами, она начала что-то судорожно искать в карманах.

– Где же они… они должны быть здесь… да где же…

– Что ты ищешь, мама?

– Ах, вот… – Елена Павловна наконец нашла флакончик с таблетками, трясущимися руками отвернула колпачок, встряхнула флакончик…

Часть таблеток высыпалась на ковер, Елена вскрикнула, опустилась на колени, принялась собирать их.

– Мама, постой, я тебе помогу… – Галина опустилась на ковер рядом с матерью, чтобы помочь ей, но та оттолкнула ее. Галина встретилась с ней взглядом – и увидела больные, безумные глаза.

Наконец мать собрала таблетки, положила одну в рот и оглянулась в поисках воды. Галина налила в стакан минералки, подала матери, та молча кивнула, сделала большой глоток, прикрыла глаза.

Постепенно лицо ее приобрело нормальный цвет, разгладилось, на губах заиграла улыбка.

«Да она наркоманка, – внезапно поняла Галина. – Ясно, что этот мерзавец, Груздев, подсадил ее на эти таблетки, чтобы легче было ею управлять… Надо же, я не думала, что у нее это зашло так далеко…»

Тем хуже, поняла она, тем труднее будет вырвать мать из его рук, тем сложнее будет заставить ее принять реальность, заставить ее понять истинный смысл происходящего. Она не поверит, она ни за что не поверит…

В гостиную заглянула Анфиса, спросила, можно ли подавать ужин.

– Да, пожалуйста, – оживилась мать. – Мне очень хочется есть!

Казалось, она забыла обо всех своих несчастьях.

Ужин был накрыт в каминном зале. Камин был растоплен, дрова весело потрескивали, пламя отбрасывало на стены живые отсветы. Стол был слишком велик для двоих. За ужином Елена Павловна была оживленной, ела мало, но выпила два бокала вина, вспоминала какие-то трогательные случаи из Галиного детства. Галя подыгрывала ей, смеялась над ее шутками, но все время присматривалась к матери, выискивая в ее лице, в ее голосе прежние, знакомые черты.

Мать удивительно, страшно переменилась, стала другим, незнакомым человеком – но иногда сквозь эти незнакомые черты все же проглядывало что-то родное…

После ужина мать быстро поднялась и ушла в свою комнату, чтобы принять еще таблеток, как с грустью констатировала Галя.

Она еще немного посидела, глядя в огонь, наконец поднялась к себе.

По дороге она заглянула в комнату Анфисы.

В свободное время Анфиса увлекалась вязанием, она бесконечно вязала и перевязывала какие-то шарфики и кофточки, и у нее в комнате всегда лежали клубки и мотки разноцветной шерсти. Галина нашла моток тонкой светло-бежевой пряжи, взяла его и отправилась в свою комнату.

Ей было страшно.

Если они все правильно рассчитали, все должно произойти сегодня, этой ночью.

Если правильно рассчитали… а если нет?

Если противник хитрее и опаснее, чем они предполагают?

Галина выключила верхний свет, оставив только маленькое бра над диваном. Прежде это освещение казалось ей уютным и домашним, теперь же полутьма большой комнаты вызывала в ней чувство страха и неуверенности, казалось, что по углам таятся какие-то таинственные и страшные существа, чудовища из детских кошмаров.

Она едва удержалась от того, чтобы снова включить верхний свет.

Может быть, пока не поздно, отказаться от задуманного? Покинуть эту комнату, покинуть этот дом, уехать в город или вообще вернуться в Швейцарию?

Нет, отец верил в нее, знал, что она сделает все, что должна, чтобы отомстить за его смерть, чтобы навести порядок в этом доме, навести порядок в датском королевстве…

Галина взяла с полки какую-то книгу, устроилась на диване с ногами и попробовала читать. Глаза скользили по строчкам, но смысл слов не доходил до нее, она даже не сразу поняла, какую книгу читает.

Это оказался Робинзон Крузо, любимая книга отца.

Книга, которую он часто читал ей на ночь.

Она раскрыла том на середине и попала на тот эпизод, когда Робинзон увидел на песке человеческий след и застыл, пораженный страхом.

В это мгновение где-то в глубине дома часы пробили полночь.

Галина отложила книгу: пора было приступать к осуществлению задуманного.

Она подошла к кровати, подняла одеяло и положила под него диванный валик. Выше края одеяла она пристроила маленькую подушку, уложив на нее моток светлой шерсти, который позаимствовала у Анфисы, аккуратно разложила нитки, как будто это были разметавшиеся по подушке волосы. Затем снова опустила одеяло, взбила подушку, выключила свет и отошла в сторону.

Теперь, при слабом лунном свете, льющемся из окна, казалось, что в кровати кто-то спит.

Не кто-то, а она. Диванный валик вполне можно было принять за тело, светлая шерсть была похожа в темноте на ее волосы.

Галина отошла в дальний конец комнаты, устроилась в кресле, укрывшись пледом, и приготовилась ждать.

В кресле было удобно, и ее постепенно начал одолевать сон.

В какой-то момент она увидела, что в лунном свете, льющемся из окна, возникла