– Не думаю, – ответила Женька, глядя в глаза. – Зачем тебе убивать?

– Тогда остаюсь.

– Вовка, это глупо!

– Нет, – он мотнул головой. – Сами посудите. Бежит тот, кто виновен. Да и… куда? В городе они меня найдут. А за границу прятаться пока рановато. Нет уж, бегать смысла нет… зато есть – остаться.

– Зачем?

– За шкафом, баба Галя! Ну ты как маленькая. Сегодня Сигизмунда порешили, а завтра, глядишь, к тебе заглянут. И я что, уехать должен?!

От Вовкиного рева задребезжало стекло в буфете. А Ольга скривилась и бросила:

– Не ори.

Ее не услышали.

– А давай, может, ты в город вернешься? – почти миролюбиво предложил Вовка. И переведя взгляд на Женьку, добавил: – Или ты.

Женька покачала головой: возвращаться ей некуда. Ей бы продержаться хотя бы месяц. Нет, может статься, что за месяц драгоценный не успокоится, но попытка – не пытка.

– А я вот вернусь, – Ольга потянулась. – Знаешь, Вова, мне неприятно это говорить, но я устала от постоянных скандалов.

– Ты устала? – Вовка без сил рухнул на диван, выглядевший достаточно прочным, чтобы не рассыпаться под немалым Вовкиным весом. – Ты ж их постоянно и закатываешь!

– С тобой просто невозможно дня прожить, чтобы не поссориться. Ты меня не слышишь, – Ольга достала из ридикюля расческу и спокойно, отрешенно даже, расчесывала волосы. – Я говорю одно, ты делаешь другое. Так нельзя, Вова…

Женька поднялась. Ей меньше всего хотелось присутствовать при выяснении отношений, но Галина Васильевна покачала головой и указала на стул: сиди, мол.

– Я только и делаю, что ищу пути примирения… пытаюсь тебе угодить… а ты меня не слышишь… не услышишь… и ты обо мне совершенно не думаешь! Сейчас я полностью осознала, что безразлична тебе.

Вовка смотрел на нее, и в глазах была тоска.

– Поэтому очевидно, что нам следует расстаться.

– Когда? – очень тихо спросил он.

– Сегодня. Сейчас. Надеюсь, у тебя хватит порядочности отвезти меня в город?

– Сейчас? – глухо переспросил Вовка, и Ольга фыркнула.

– Конечно, сейчас! Ты же не хочешь, чтобы я осталась в этом… месте.

– Это дом.

– Убогий деревенский дом. Вова, я заслуживаю лучшего. Хотя бы нормального отдыха. Заводи машину. Вещи я соберу быстро.

И вправду собрала.

Ушла. Не попрощалась даже, будто не видя ни Галину Васильевну, ни Женьку. Вовка же, подбросив ключи на ладони, мрачно заявил:

– Скоро вернусь.

– Мороженого привези, – попросила Галина Васильевна, которую подобный исход дела, похоже, всецело устраивал. – Мне пломбира… Женя, ты будешь мороженое?

– Нет.

– Ей тоже пломбира… и всякого, потом выберем.

Вовка кивнул.

Вышел.

И стало очень тихо, слышно, как ходят часы, самые обыкновенные, коричневые и с кукушкой. У Женькиных родителей похожие имелись.

– Не расстраивайся, – сказала Галина Васильевна. – Произошло то, что рано или поздно, но случилось бы. Крыса побежала…

– Что?

– Ольга эта… крыса, расчетливая крыса. Как только услышала, что Вовку посадить могут, так и побежала… тварь…

– А его…

– Могут, Женечка, еще как могут, – Галина Васильевна смахнула с комода несуществующую пыль. – Он ведь… воевал… и потом пришел немного странным. Нет, я-то знаю, что беды от Вовки не будет, он с детства добрым мальчишкой был, но когда такая биография, то очень удобно… а с Сигизмундом они не первый раз сцеплялись. И многие слышали, что Вовка ему шею грозился свернуть. Слова, конечно, но… порой и их достаточно.

– Знаете… – Женька задумалась, вспоминая прошедший день.

…Утро.

…И работа на кладбище.

…Владлен Михайлович…

…Прогулка и разговор у старого пересохшего колодца… улица пустая, прямая… спрятаться на ней? Нет, не выйдет… и если так, то Сигизмунд был бы жив.

– Мы ведь чай пили, все вместе, и никто со двора не выходил. И значит, у Вовки алиби есть… у всех нас алиби есть.

– Может, и так, – согласилась Галина Васильевна, но как-то неуверенно. – Но… только не смейся, Женечка, над суеверной старухой. Видится мне, что она вернулась за своим.

– Кто?

– Княжна… помнишь, я тебе о портрете говорила? И о том, что отец Сергий после решил, что княжна невиновна… что оговорили ее… знаешь, почему?

– Почему?

Надо говорить, пусть о делах давно минувших дней, но лишь бы она, Галина Васильевна, не задумывалась о нынешнем происшествии и о том, чем оно Вовке может грозить.

Убийца? Смешно… или нет? Женька вспомнила вдруг, как он изменился, плывущий, чужой взгляд. И оскал. И то его, про убить, которое он сказал, убирая подброшенного кота… Вовке ведь случалось…

– Он влюбился в нее без памяти. Боготворил. И слеп был. А люди… люди помнят, какой она была на самом деле. Знаешь, порой рождаются в семье… особенные дети… нет, не в том смысле, который принято сейчас в это слово вкладывать. Раньше-то таких ведьмами звали… а от ведьмы, Женечка, добра не будет…

– А как же…

– Тоня? Вовка рассказал? Ее ведьмой по глупости, по недомыслию называют. Знахарка она. Или ведунья, вроде оно и звучит похоже, но смысл иной. Ведьмы, чтоб ты, Женечка, знала, существа зловредные. Они только и мыслят, что о том, как человека извести. Их сердце принадлежит сатане. И пусть звучит это по нынешним временам пафосно, нелепо, но зло – оно и есть зло. И княжна была таким вот злом. Я никому не говорила, но мне попался в руки ее дневник.

Белое нервное лицо.

И взгляд, в окно устремленный.

– Тогда я была на тридцать лет моложе и… бесшабашней, что ли? Вспоминаю себя и удивляюсь… сейчас действовала бы иначе, а тогда… историческая загадка и разгадка, которая сама в руки пошла. Прямо хоть книгу пиши… и хотелось написать, если не исторический труд, то хотя бы литературный. Мне мнилось, что выйдет из меня интересный рассказчик.

– Дневник…

– Украли, Женечка. Я ведь не отдавала его в музей, я никому не говорила, что нашла на старой усадьбе… это тоже своего рода воровство.

Она нервно перебирает пальцами, мнет подол, вздыхает. И разговор этот, признание, которое, вне всяких сомнений, Галина Васильевна не собиралась делать, выдают ее нервозность, высочайшую степень возбуждения.

– Мне следовало понять, что она это не оставит… ведьмы не умирают, Женечка. Они меняют тело… а я вчера ворона видела… вороны в лесах обретаются, этот же во двор слетел и ходил по ветке, важный такой, черный… на меня все пялился.