Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Почему?
– Ты была такой… внимательной, – мурлыкнул он, проводя пальцами по Анечкиной щеке. – Такой… осторожной… и сочувствующей. Ты и вправду мне сочувствовала?
– Да.
И обидно, потому как он просто-напросто посмеялся над глупой девчонкой.
Сама виновата.
– Мне стыдно, – признался Минотавр, не отпуская Аню. А ведь стоять с запрокинутой головой неудобно, и он ждет, наверное, что Аня попросит пощады. И надо бы поддаться, но она держится, глядит сквозь маску, пытаясь улыбаться.
Нелепая, глупая женщина.
– Мне и в самом деле стыдно, – он отпустил ее и позволил отступить на шаг, чтобы шаг этот преодолеть за долю мгновенья, обнять, прижав к себе. – Не бойся. Сегодня я тебя не трону. Я ведь принес тебе платье.
– Зачем? – от Минотавра пахло дымом и асфальтом. Оказывается здесь, в подземелье, в белом-белом кафеле так… не хватает запахов.
И Аня, уткнувшись носом в свитер, дышала жадно.
– Зачем? Просто так… подарок… я ведь могу сделать тебе подарок?
– Наверное.
Аня не знала. И знать не хотела. И собственный ее план теперь казался полной нелепицей… да, она не пытается бежать, а ее похититель делает ей подарки, вот только что это изменит?
Ничего.
Но… она ведь жива. Пока.
– Тебе оно нравится? – Минотавр гладил ее по встрепанным волосам.
– Очень. У меня никогда не было такого платья… оно старинное?
– Нет, но сшито по образцу… у меня есть портрет моей прапрабабки. Про нее я не солгал. Там она в подобном платье. И я подумал, что тебе пойдет… я давно его заказал для своей невесты… думал, что она замуж выйдет в этом платье…
– А она…
– Меня предала. Сбежала.
– Тоже ложь? – теперь ему сложно верить, но Минотавр разжал руки, и Анечка не отступила. Она стояла, прижимаясь к нему, вцепившись в застиранный колючий свитер, под которым суматошно колотилось сердце человека.
Или зверя?
Или обоих вместе.
– Нет, не ложь. Что до моей семьи, то ты так… сочувствовала, что я просто не удержался, – он все-таки отстранился и сказал: – Сядь. Ложь следует исправить.
– Я не вправе ничего от тебя требовать.
– А ты и не требуешь. Я сам все решаю… садись.
В белом бальном платье, сшитом по образцу с портрета, в платье с жемчугами и птицами… с кружевом… с отделкой лентами… и на белый, но грязноватый кафель. Спорить Аня не стала. Она села и расправила юбки, провела ладонями по колючему шитью.
– Не было никакой мачехи, – он устроился напротив. Ноги скрестил. И руки положил на колени, выпрямился, вытянулся, неестественная, неудобная поза. – Почему ты мне сочувствовала?
– Не тебе, а… ребенку, которого… мучили.
– Мне. Ты ведь думала, что этот ребенок – я.
– Да.
– Я тебя украл и собираюсь убить.
– Спасибо, я помню.
– И все равно сочувствовала, – задумчиво повторил Минотавр. – На самом деле в моем детстве не было ничего ужасного. Обыкновенное советское детство… отец вынужден был часто переезжать с места на место. И мама с ним. Мне все места казались одинаковыми. Знаешь, такие вот городки с застройками по одному плану… серые пятиэтажки и бежевые – девятиэтажки… старый центр, непременные парк и дом культуры, в котором работают кружки. Я занимался игрой на гитаре… и еще выжиганием по дереву… лепкой пытался, но оказалось, что руки слишком грубые.
– А я никуда не ходила…
– Почему?
– Некуда было… да и… опасно. Мама меня не хотела из дома выпускать. У нас район неблагополучный. И в нем стреляли… а один раз я разборку видела.
– Понятно, – сказал Минотавр, хотя что именно ему стало понятно, Анечка не поняла. – Дитя развала…
– Кого?
– Перестройка и развал Союза. Девяностые годы… ты, наверное, самый конец их застала.
А он, значит, старше… лет на десять? Или около того? Спрашивать опасно, а гадать… гадать Аня может в полное свое удовольствие.
– Я перестройку помню. И дефицит, когда приходилось договариваться обо всем… от масла до молока… и еще очереди помню. Я уже большой был, мог маму подменять… занимаешь затемно, на руке номер рисуют. Стоишь… люди ссорятся, орут. Кто-то пытается занять не только для себя… и главное, не пустить вперед, потому что привозят всегда мало. Чего бы ни привозили, но мало, и все знают – не хватит. Потому и норовят пробиться в голову очереди. Иногда драки. А однажды у меня деньги вырезали. Мама оставила на школьные обеды, на неделю сразу… в школе-то кое-как кормили.
Аня вспомнила серую школьную столовую с полупустым буфетом, в который между второй и третьей переменами подвозили выпечку. Булочки «Снежинка» с коричневой глянцевой корочкой и изюмом. Еще «Школьные», пухлые, сахарные.
Вспомнила пустые карманы.
И мамино недовольное ворчание, что на хлеб не хватает, а у Ани льготы имеются, ее кормят бесплатно. Но ведь не булочками же, осклизлыми макаронами, пресной гречкой, которая почему-то слипалась комками… котлеты с отчетливым привкусом бумаги.
– Да, я тоже ненавидел школьную столовую, – признался Минотавр.
Надо же, есть у них что-то общее.
– Но вообще мама как-то находила способ держаться. Отцу платили мало. Тогда всем платили мало, и люди воровали, кто во что горазд. Он мог бы сколотить состояние на своем месте, но нет, он у меня честный и гордился этой честностью. А мама зимой сапоги расклеенные носила. Их чинить не брались, и она сама обматывала изолентой, а внутрь напихивала газеты. У нее работы вообще не было. Он же только и твердил, что нужно потерпеть, что скоро все наладится… верил партии.
Минотавр рассказывал глухо. И Ане было странно слышать от него подобное. Почему-то не верилось, вот в историю о злой мачехе она поверила с ходу, а тут вдруг…
– Думаешь, я и теперь лгу? – он склонил голову набок.
– Мне… я не умею определять ложь, – призналась она. – Совсем. И в детстве меня в «верю – не верю» всегда обыгрывали.
– Сейчас я говорю правду. Я пытался подработать, подумывал школу бросить, кому он, десятый класс, нужен… но отец узнал, орать начал. Он у нас был с характером. Если чего решил, то в лепешку расшибется, а сделает по-своему. И я в него пошел. Мы целую ночь друг на друга кричали. Он за ремень схватился, знаешь, он у меня ремня не чурался, не могу сказать, чтобы злоупотреблял, он не садист, нет, но просто с характером… и когда взялся, я его ударил. Не за себя, мне-то что, казалось, уйду из дому и… но мама была, и еще сестренка маленькая, и он же мужик, должен о семье заботиться.
Минотавр фыркнул.
– В общем, я тогда и вправду ушел, думал, что… не важно. Связался с пацанами из качалки. Крутые они и при бабках. Это ведь казалось, если бабки будут, то и все остальное тоже. Главное, не бояться. А я и не боялся. Дикая жизнь. Вольная. Торгаши дрожат, но платят… а где деньги, там и счастье. Кабаки, девицы… веселье без конца и края.