Попозднее, когда музыкант остановился, Роберт подошел и спросил, можно ли предложить подаяние. Тот, не глядя, поблагодарил за хвалебный отзыв, и Роберт понял, что разговаривает со слепцом. То был колокольный мастер (der Musicyn en Directeur van de Klok – werken, le carillonneur, der Glockenspieler, напрягался он, объясняя), но в его обязанности входило также занимать игрою на флейте прихожан, собиравшихся вечерами на паперти и прицерковном погосте. Он знал много мелодий, и для каждой разрабатывал по две, по три, когда и по пять вариаций, одна другой мудренее. Он не имел нужды в нотах. Невидящим он родился и обитал в этом сиятельном пространстве (так и сказал, сиятельном) своего храма, ощущая, сказал он, солнце всею кожей. По его словам, инструмент был одушевленным, отзывался на пору года и на температуру утра и заката, а в церкви держалась теплота, вечно распыленная, и она придавала обаяние древесине; Роберт не мог вообразить, что считает диффузной теплотою этот северянин, оледеневая в вечной светлоте.

Музыкант поиграл еще, дважды варьировав мотив, и сказал, что мелодия носит имя «Doen Daphne d'over schoone Maeght». Он отказался от лепты, потрогал лицо Роберта и сказал, по крайней мере, насколько Роберт понял, что «Дафна» – это нежность, и пребудет с Робертом всю жизнь.

И вот Роберт, лежа на «Дафне», открыл глаза и совершенно определенно услышал, что снизу, через щели в переборке, поднимаются ноты «Дафны», играемой на чем – то из металла, но не отваживаясь на вариации, тот, кто музицировал, размеренно повторял первую фразу мелодии, как навязчивую ритурнель.

Он немедленно сказал себе: как изысканна эта фигура, быть на флиботе «Дафна» и слушать «Дафну» для флейты. Незачем надеяться, что этот сон прекратится. Происки Неизвестного, новое сообщенье.

В очередной раз препоясавшись оружием, снова причастившись укрепительного зелья, Роберт двинулся на звук. Тот звенел из часовой кладовки. Но с тех пор как часы были перетащены Робертом на шканцы, место их опустело. Заглянул: точно, пусто, звук идет из глубины.

Отвлекшись на вид часов в первое посещенье, занимаясь их тасканием во второе, он ни разу не задумался, доходила ли кладовая прямо до борта. Если бы доходила, ее дальняя стена должна быть округлой. А на поверку? Холст с нарисованными часами создавал обманный эффект, который сразу не был заметен, и невозможно было понять, ровная стена или кривая.

Роберт дернул за полотно и понял, что это сдвижной задник, как в театре. За изрисованным холстом – другая дверь, и запертая. С отвагой приверженца Вакха, как если бы мощным прорывом одерживалась истинная победа, он наставил ружье, выкрикнул (Бог знает почему) «За Сен – Дени и Невера!», пнул дверь и ринулся, бесстрашный.

Предмет, царивший в следующем отсеке, представлял собою орган с парой десятков трубок на верхушке, и из него неслись ритмичные ноты. Орган был прислонен к стене и состоял из деревянной основы с металлической колоннадой, сверху – строй трубок, а по их бокам подскакивали автоматические фигурки. Левая их группа была собрана вокруг колокола – наковальни, и четыре человечка ритмично били по нему. Их молоточки, неравного веса, выбивали серебристые аккорды в унисон мелодии труб. Роберт вспомнил беседы в Париже с монахом ордена «минимов» о мировой гармонии и опознал, как по внешнему виду, так и по породненности с музыкой, Вулкана и трех циклопов, которые у Пифагора олицетворяют легендарную связь музыкального интервала с числом, весом и мерой. На другом фланге купидончик отбивал на деревянной книге терции, задавая ритм «Дафне».

Клавиши сами прядали будто под невидимыми руками. Под клавиатурой, вместо педалей мехов, имелся валик с зубцами, и выступы его располагались то симметрично, то уступисто, то с пробелами, так прыгают знаки на листе нотной грамоты. Валик стоял над перекладиной, покрытой рычажками, которые при вращении то цеплялись за выступы валка, то проскакивали; сложно организованное движение передавалось на клавиши и на дыры труб. Однако удивительней всего было видеть, что за сила приводила валок и трубы. Возле органа был стеклянный сифон, два сита членили его на три отсека по вертикали. В сифон вбрызгивалась вода через трубку, входившую в дно сосуда и забиравшую воду через иллюминатор непосредственно из моря. Должно быть, ее закачивал скрытый насос. Вода с силой влетала в нижнюю часть сифона, воронкой крутилась по стенам и вытесняла часть воздуха через сито вверх. Там по другой трубе воздух шел запитывать орган и превращался в пение. А вода, накопившись внизу, начинала выливаться по желобочку и давила на лопасти мельничного колеса, оно – то и шевелило музыкальный валик.

Роберт был пьян и счел картину вполне обычной и даже вознегодовал, когда цилиндр замедлил круженье и трубы зашипели, будто пенье останавливалось в горле, а циклопы и купидончик, вздрогнув, замерли. Несомненно (хоть в этом веке немало рассуждалось о перпетуум мобиле), спрятанный насос, заведовавший забором воды, смог работать сколько – то времени после накачки, а затем энергия усилья истощилась.

Роберт не знал, чему удивляться пуще: премудрому технизму (он слышал о подобных, способных показывать танец смерти или крылатых амуров) или Проходимцу, который запускает механизмы в такую рань и с самого утра.

Что он имел в виду? Сказать Роберту, что его песенка спета? Что «Дафна» скрывает несметное число секретов и Роберт, потрать он хоть всю жизнь, не имеет надежды отыскать их?

Он помнил фразу знакомого философа, что Богу известен мир лучше, чем нам: Он сам его построил. Сообразоваться, хотя бы отдаленно, с премудростию Божьей значит вообразить себе мир как план большого помещения и пробовать строить его. Чтоб изучить «Дафну», он займется ее постройкой.

Сел к столу и набросал профиль судна по примеру «Амариллиды» и с учетом наблюдений, сделанных на «Дафне». Ну, бормотал он, нам известны каюты на полуюте. Под ними закуток с нактоузом. Еще ниже, но все еще на уровне палубы, место вахтенного и пазуха, пронизанная рулем. Перо руля высовывается в корму и кроме румпеля в этом месте не может быть ничего. Соответственно на этом уровне на баке размещается камбуз. Затем бушприт, он торчит из особого возвышения, в котором (так я интерпретирую манерные перифразы Роберта) проделаны отверстия, куда полагалось выставлять зад и справлять необходимость. Под камбузом провиант – камера. Он обследовал ее вплоть до форштевня, до самого форпика, там совершенно точно ничего прятаться не могло. Ниже располагались смотанные снасти, рундуки, собрание минералов. Дальше лезть там некуда.

Что ж, возвратимся обратно, проинспектируем птичник и оранжерею. Ежели Пройдоха не навострился превращаться по первому желанию в пернатое или в злак, он не может прятаться там. Под румпелем помещены каморки с часами и органом. Излазим и их, простучим кулаком борт.

Роберт соскользнул по трапу ниже, там в просторной выгородке хранились припасы, дерево и балласт. В льяле, отсеке для сбора воды, не могло предусматриваться, если на этом корабле соблюдаются правила, никаких жилых помещений. Единственное место для Проныры было – лепиться, уподобительно подводной слизи, на внешнем борту корабля, как медуза, и всползать время от времени на мостик… Но из всех теорий, а у Роберта их была заготовлена вереница, последнюю он расценил как наименее научную.