Уже не оставалось места, чтобы похоронить умерших. Похоронные команды складывали трупы штабелями, перемежая тела корабельными брёвнами, чтобы можно было видеть лица для опознания. По дорожкам между этими могильными холмами ходили братья и товарищи в поисках своих. Такие прогулки убивали душу горем, люди не могли потом ни спать, ни есть. Ни угрозы, ни уговоры не могли заставить их подчиниться приказу. Госпиталь стал таким отвратительным местом, что врачи сами просили пациентов устраиваться где-нибудь на другом участке лагеря, кто где может. Трупы погибших в море скапливались на берегу, как брёвна, забивая прибрежную полосу. Тех, кого прилив не приносил к нашему частоколу, враги цепляли абордажными крюками и тащили за собой.

Мы должны прорваться или умереть. Всех, кто мог сражаться, взяли на борт. Шестое боедромиона, праздник Боедромии, день, когда Тесей победил амазонок. Сто пятнадцать трирем были спущены на воду. Двадцать две остались на берегу. У нас больше не было вёсел. Мы даже не пытались привести корабли в надлежащее состояние, чтобы они могли потом выйти в открытое море. Об этом мы позаботимся позже. Никий произнёс хорошую речь, Демосфен произнёс хорошую речь. Никто не уклонялся от сражения, как делалось обычно, никто не молился, чтобы сражение отложили хотя бы на несколько часов. До наступления рассвета каждый уже стоял на своём месте. Никого не потребовалось будить. Большая часть армии, около девяти тысяч, защищала оба края лагеря. Ещё одна часть обороняла волнорез, выходящий на болото Лихорадка, за которым располагались сиракузцы под началом Гермократа, сорок тысяч человек, которые двенадцать месяцев назад были обыкновенной толпой, а теперь стали отборным войском, На западе — обрыв под названием Плохие Новости, там частокол из камня и дерева. Четыре тысячи наших против двадцати тысяч противника.

Двадцать семь тысяч афинян и союзников погрузились на корабли. Одиннадцать тысяч воинов, шестнадцать тысяч — на вёслах. Корабли отошли в темноте, такой непроглядной, что рулевым пришлось выводить корабли по звуку — сигналам офицера, стоящего на носу корабля, или по туманному колоколу. Этот час запомнился навсегда. Каждый сегодня будет сражаться не на жизнь, а на смерть, чтобы снова увидеть своих детей, жену и свою страну. Никто не сказал ни слова, не слышно было ни вздоха. Каждый сделает, что может, или умрёт.

Корабли шли колонной к месту сбора, потом выстроились в линию, двадцать пять в ширину и четыре в глубину. В резерве — эскадра из десяти кораблей. Место «Пандоры» — в первом ряду, шестая слева, эскадра под началом Демосфена. Стена вражеских кораблей высилась на востоке, на расстоянии в полторы мили. Мы их не видели. Не видели даже их ламп, так было темно. Всё заволокло туманом.

Началось ожидание. То бесконечное затишье, когда корабли выводятся на позицию. Взад-вперёд снуют лодки, завершая подсчёты и передавая инструкции. На воде всегда холодно. Зубы стучат. На скамьях гребцы глотают хлеб, масло, ячмень. Моряки на палубе ёжатся в плащах, прячась за боковые экраны. Все молчат. Приказы передаются в двадцатый раз. Для нас жратвы не взяли — забыли.

Наконец строй двинулся. Ни одного постороннего звука, ни голоса, вообще ничего, кроме скрипа вёсельных уключин и плеска лопастей, погружаемых в воду. И ещё отчётливый стук камней, отмеряющий ритм гребли, и одновременный выдох гребцов. «Пандора» рванулась вперёд.

Небо стало светлеть. Теперь уже можно было различить наши корабли. Зрелище, которое они собой представляли, не шло ни в какое сравнение с тем блестящим парадом, когда мы отплывали от дома, уверенные в своей победе. А ведь прошло совсем немного времени. Теперь, ничем не украшенные, с облезлой краской на бортах, с эмблемами, призванными лишь отличать их от вражеских, осевшие, как баржи, наши военные суда были нагружены таким количеством вооружённых людей, что становились похожими на паромы. Шкуры и кожи прикрывали щитки на палубе, чтобы защищать от зажигательных стрел, и вдоль ватерлинии, чтобы закрыть гребцов на скамьях. Одетые в этот шутовской наряд, наши корабли казались брошенными за негодностью и дрейфующими в сторону врага по воле волн.

Как и у других, мачта «Пандоры» была оставлена на берегу. Носовые и кормовые штевни срезаны, заменены платформами с боковыми экранами. Их доски поднимались. Рулевой работал, закрытый кабинкой из дерева и шкур.

— Пусть корабль будет безобразным! — Капитан «Пан доры» Борос, шестой со времени отплытия из Афин, понукал команду, трудясь вместе с нею всю ночь. — «Пандора» должна стать воистину ящиком зла для врагов.

Впереди, где был парусный ящик (моё старое, любимое место), носовая часть была усилена брёвнами, снятыми с наших погибших кораблей. Таран тройной ширины предназначался для противодействия нововведениям коринфян. Шлюпки с выносными уключинами сейчас стояли пустые, но при сближении с врагом моряки, вооружённые «кошками», пересядут в эти шлюпки. Пехотинцы, сражавшиеся на палубах кораблей, располагались в средней части судна, ближе к корме, чтобы их вес высоко держал нос корабля и голова буйвола не опускалась в воду. Спереди располагался первый из трёх тиглей, от которого будут зажигать стрелы и головни. Второй стоял около меня, на середине корабля, а третий — на корме, рядом с будкой рулевого.

С моего места, возле шлюпки, была видна носовая часть. «Пандора» вошла в воду уже так глубоко, что подножные скамьи трюмных гребцов намокли. Солдаты у желоба для стока вычерпывали воду без отдыха, выливая её в бортовые отверстия для вёсел и едва не задевая при этом гребцов. Над головами их были проложены дополнительные палубы, чтобы выдерживать вес пехотинцев, лучников, копьеносцев, которые теперь сгрудились там. Многих тошнило.

Мы увидели противника. Его корабли возвышались впереди, как стена. Гавань превратилась в озеро. Сиракузцы воздвигли частокол, затянутый шкурами, чтобы задерживать зажигательные стрелы. Там имелись амбразуры, из которых он намеревался выводить из строя наши метательные орудия. Перед частоколом враг набросал острые брусья и брёвна. Была оставлена брешь длиной метров в двести. За частоколом, в открытом море, были видны боевые корабли, свыше сорока. Они построятся в линию глубиной в три-четыре корабля, чтобы закрыть пространство для прорыва афинян. Малые суда противника, около сотни, являли собой заграждение, а с двух сторон от берега вышли ещё две эскадры. Они контролировали девять десятых периметра гавани. Армия Гилиппа ждала у подножия холма. Боги, помогите кораблю и его команде, попавшим в зону их поражения.

Строй приближался со скоростью «один-два»; каждый ряд гребцов триремы отдыхал по очереди. Теперь, пройдя полмили, просвистали команду грести в три ряда, и «Пандора» рванулась на волне. На носу корабля Борос кричал рулевым соседей по правому и левому борту. Каждый выбирал себе противника, которого будет атаковать. Наш капитан отбежал, подпрыгивая от возбуждения.

— Готовь тараны! Быстро к волнолому!

Смеясь, он кинулся на корму, к рулевому. Пришёл prostates, командир лучников по имени Милон, которого как-то раз поймали в траве с девицей и с тех пор прозвали Розовые Щёчки. Он был очень беспокойный, всегда опасался худшего и теперь пробирался по палубе зигзагами, пригнувшись и держа над головой дубовую доску, тяжёлую, как он сам.