«Полноте, у вас прекрасно получается, — польстил я настоятелю. Монах опять ушел в себя, несколько раз щелкнув костяшками черно-белых четок. — Настоятель… брат Фра, я вижу: вас что-то гложет, и позвольте высказать предположение…»

— Давайте, а потом сравним ваши догадки и мои мысли. — Обозначив подобие улыбки едва видимым движением губ, ответил монах.

«Вы хотите узнать, верю ли я в Нее? — Кончик распрямленного левого крыла указал на купол храма Пресветлой. — Или в каких других богов? Не так ли, брат Фра? Кому или в кого верят рурги и верят ли…»

Я замолчал, если так можно выразиться. Фра Гийом тоже старался не нарушать тишину темнеющего с каждой секундой неба. Мы — два таких разных разумных существа, сидели на краю плоской крыши, венчавшей широкую сторожевую башню, и смотрели на зажигающиеся звезды. В природе наступил тот момент, когда дневные жители отправились на покой, а ночные охотники, даровав миру недолгий миг тишины, свободный от криков и протяжных воплей, еще не вышли из нор и логовищ.

Своими словами я, как говорится, попал не в бровь, а в глаз. Глубоко набожный человек, столкнувшись с изменившейся действительностью, испытывал соответствующие сомнения в отношении верховного божества. В гармоничную картину мира монаха ворвался кривой абстрактный мазок прожженного еретика, который одним своим появлением нарушил складывавшуюся веками мозаику мировосприятия и превратил ее в детский калейдоскоп. Люди (и я не исключение) привыкают к довлеющим над ними определенным стереотипам. С детства нам внушают определенные нормы и рамки поведения: будь ты хоть крестьянин, хоть аристократ голубых кровей. Ясность ума, широта взглядов и заработанный потом и кровью жизненный опыт позволяют нам вставать над забитой предрассудками серой массой, но не пошатнуть общий фундамент. Я же в своей хвостатой ипостаси одним своим появлением разрушал вековые устои и подтачивал основы, что само по себе грозило обрушением обычного мира. Везде и всегда люди ищут зерно, из которого произрастает окружающая их вселенная, но теперь оказывается, что зерен может быть несколько и что вселенная не ограничивается очерченными догмами границами.

Так мы и сидели, один — свесив вниз грязные ноги, а второй — запыленный хвост. Время от времени Гийом почесывал потрескавшиеся пятки или пальцы ног друг об друга, будто его покусывали блохи, а я покачивал хвостом и периодически вздыхал, выпуская из ноздрей тонкие струйки дыма. Дым курился и вился вверх, будто протянутый тягой из печной трубы. Он картинно завивался колечками и незаметно терялся в сгущающейся тьме. А мы сидели и дружно молчали. Такой вот диалог ни о чем и обо всем сразу.

«Пресветлой, брат Фра, нет до нас дела, — наконец выдал я крамольную, богохульную мысль. — Если она и обращает внимание на смертных, то не больше, чем на копошащихся в земле червей».

— Что?! — встрепенулся монах и чуть не сверзился вниз.

Пришлось подхватывать служителя богини за рясу и придерживать от падения, а то бы костей не собрали. Высота вроде небольшая, с трехэтажный дом всего, но разбросанные под вышкой в художественном беспорядке валуны намекали, что одним-двумя переломами свалившийся на них не отделался бы.

«Брат Фра, что вы видите в небе?» — Отпустив одежды ошеломленного неожиданным откровением монаха, спросил я. Похоже, он не обратил внимания ни на мою лапу, ни на то, что от полета бескрылой птицы его отделяло одно неосторожное движение.

— Звезды.

«И много их?» — продолжал я гнуть пока непонятную для служителя Пресветлой линию.

— Пока ни один звездочет и составитель гороскопов не сосчитал, — ответил монах. — Уважаемый Орлангур, мне кажется или вы пытаетесь увести разговор в сторону? Вы не хотите объяснить свою мысль?

Что ж, в сметливости и проницательности ему трудно отказать. В ментале чувствуется готовность словом отстаивать убеждения. Хорошо, что не делом, а то, гляди, до кулаков или костра дойдет. Хотя нет, не дойдет, настоятелю по-настоящему интересно. Его так и разрывает от желания поговорить на заданную тему. Видимо, не первый год мучается загадками мироздания.

«Что вы, брат Фра. — Я попытался улыбнуться, что в моем исполнении выглядело, скажем так, впечатляюще. — Мы пока с вами еще ни о чем не толковали. Вы даже вопросов никаких не задали, а я не узнал, о том ли вы думаете. Ну что ж. Мой интерес к звездам — всего лишь прелюдия к разговору о Создателе и богах».

— Надо же, какие слова нынче рурги знают, «прелюдия»… О Создателе? Разве Пресветлая…

«Потом, брат Фра, все потом… — Я несколько секунд мучительно подыскивал нужные слова. — Сарказм не ваш конек, настоятель, оставьте язвительность для своей братии и прихожан храма. Ирония тут тоже неуместна. Я хочу вернуть ваш взор в небо. Вы правы, ни один звездочет за всю жизнь не сосчитает всех звезд. Рурги видят иначе, дальше и полнее, что ли. Что такое наш мир? Песчинка! Сколько песчинок на пляжах, раскинувшихся на берегах благословенного озера? Мириады! Бессчетное количество! Если посмотреть на нас, например, вон с той звезды…»

Я указал когтем на Алморан — самую яркую звезду из созвездия Всадника. Алморан — единственный ночной огонек, который я безошибочно мог отыскать в звездном рое. Спасибо ночным урокам астрономии с учителем, которого изображала Лилина. Сколько мне тогда было и каким я был… точно, немногим более голубя, только хвост уже свешивался с накладки на плече девчушки. Как сейчас помню: раскачивающаяся на растянутом между деревьев гамаке девочка прицельно тычет в небо тонкими пальчиками, называя ту или иную звезду. Запомнил я почему-то только Алморан.

— Орлангур?

Вопрос, прозвучавший словно выстрел, вернул меня в реальность.

«Прошу прощения, задумался, — отозвался я, и фра понимающе улыбнулся. Сам, похоже, страдал подобным „недугом“. — Оттуда мы — точно такая же яркая точка в их небе. И в их, и в их. — Коготь пробежался по мерцающим огням. — Над нами — миллиарды светил. Больше, чем пресловутых песчинок на пляжах. Намного больше! — зачем-то уточнил я, воздев к небу указательный палец правой передней лапы. Хорошо, уговорили, воздел ради красного словца и прущего из меня пафоса. Понты дороже денег, куда без этого. — Как следствие, количество планет, населенных разумными существами, не поддается счету. Как вы думаете, брат Фра, там тоже верят в Пресветлую? Во всех мирах молятся одному богу, или среди них есть язычники и еретики, которых огнем и мечом надо привести в лоно Церкви? Или, если рассматривать с их позиций, еретиками являемся уже мы?»

Не дав сказать ни слова уже набравшему полную грудь воздуха настоятелю, я продолжил:

«Я верю в высший разум. Всевышний, Создатель, бог или богиня, если хотите, существует, но вряд ли его или ее интерес навеки прикован только к нашему комку грязи. Простите за неподобающее сравнение, но, думаю, я не сильно погрешил против истины. Нам никогда не постичь замысла Создателя. И мы, и вы — люди, начинаем придумывать богов, которых очеловечиваем и наделяем нашими чертами и пороками. Либо, из-за скудного ума, отождествляем с могучими силами природы и необъяснимыми явлениями. Также я верю, что Бог живет в наших душах, и в них же вьет гнездо дьявол».