Возвращение туда, где умерла Шерил и где Лори перенесла провокации Деккера, – не пикник, но это единственная альтернатива поражению.

Она поспешила. В дневном свете еще была надежда набраться смелости и войти в ту выжженную дверь. Ночью – совсем другое дело.

3

Деккер наблюдал, как Эйгерман раздавал указания помощникам – четверым мужчинам, схожим со своим шефом выражением исправившихся задир.

– Я доверяю нашему источнику, – говорил он великодушно, бросая взгляд через плечо на Деккера, – и если он говорит, что в Мидиане творится что-то неладное, то я думаю, прислушаться стоит. Хочу, чтобы вы там покопались. Посмотрим, что найдется.

– А что конкретно мы ищем? – хотел знать один из их числа. Его звали Петтин. Сорокалетний мужик с широким и пустым лицом жертвы комика; и голосом слишком громким, и брюхом слишком необъятным.

– Что угодно странное, – ответил Эйгерман.

– Например, кто-то шалит с мертвецами? – спросил младший из четверки.

– Возможно, Томми, – сказал Эйгерман.

– Кое-что похуже, – вставил Деккер. – Я уверен, у Буна на кладбище есть друзья.

– У такого гондона есть друзья? – сказал Петтин. – Теперь прям хочется глянуть на них.

– Ну, так везите их сюда, парни.

– А если добром не пойдут?

– Что ты имеешь в виду, Томми?

– Применяем тогда силу?

– Поступай с другими так, парень, как они не успели поступить с тобой.

– Это хорошие люди, – говорил Эйгерман Деккеру, когда квартет отпустили. – Если там есть что найти – они найдут.

– Меня это устроит.

– Я к заключенному. Присоединитесь?

– Я уже насмотрелся на Буна на всю оставшуюся жизнь.

– Без проблем, – сказал Эйгерман и оставил Деккера с его расчетами.

Тот едва не решил присоединиться к полицейским в поездке в Мидиан, но слишком много работы оставалось здесь, чтобы подготовить почву для грядущих откровений. А откровения грядут. Хотя пока что Бун отказался отвечать даже на самые простые вопросы, рано или поздно он нарушит молчание, и тогда у Деккера найдется что спросить. Нет ни шанса, что к каким-либо обвинениям Буна прислушаются – его же нашли с человеческим мясом во рту, в крови с головы до пят, – но некоторые элементы недавних событий озадачивали даже Деккера. Пока он не расставит все на места и не поймет все переменные в этом сценарии, он будет опасаться.

Что, например, случилось с Буном? Как козел отпущения, начиненный свинцом и записанный в мертвецы, стал хищным монстром, который едва ли не отнял жизнь у Деккера вчера ночью? Господи боже, Бун даже заявлял, что он мертв, – и в ужасе момента Деккер едва ли не поддался его психозу. Теперь он смотрел шире. Эйгерман прав. Они действительно фрики – хоть и причудливей обычного цирка. Твари, оскорбляющие природу, которых следует выгнать палками из-под камней и облить бензином. Он с радостью лично запалит спичку.

– Деккер?

Он оторвался от своих мыслей и обнаружил, что Эйгерман закрывает дверь перед гвалтом журналистов снаружи. Все следы былой уверенности пропали. Он обильно потел.

– Так. Какого хуя происходит?

– У нас проблемы, Ирвин?

– У нас охуеть какие проблемы.

– Бун?

– Ну конечно Бун.

– Что?

– Врачи только что его осмотрели. Такова процедура.

– И?

– Сколько раз вы в него стреляли? Три, четыре?

– Да, наверно.

– Ну, пули все еще в нем.

– Ничего удивительного, – сказал Деккер. – Я же сказал, мы имеем дело не с обычными людьми. Что говорят врачи? Он должен был умереть?

– Он умер.

– Когда?

– Я говорю – не лег и умер, дебил, – сказал Эйгерман. – Я говорю, что он мертв, но при этом сидит в моей сраной камере. Я говорю, у него не бьется сердце.

– Это невозможно.

– Мне два мудака говорят, что это ходячий труп, и предлагают самому послушать. Что ты мне на это скажешь, доктор?

Лори стояла на противоположной от сгоревшего ресторана стороне улицы и, наблюдая за местом уже пять минут, пыталась убедиться, что там никого нет. Тишина. Только сейчас, при свете, она осознала, какой это захудалый район. Деккер сделал хороший выбор. Шансы, что вечером кто-нибудь увидит, как он входит или выходит из здания, равнялись нулю. Даже среди бела дня ни один пешеход не прошел по улице в каком угодно направлении, а редкие машины спешили своей дорогой к чему-то более оптимистичному.

Что-то в этом пейзаже – возможно, солнцепек в контрасте с неотмеченной могилой Шерил – вызвало в памяти воспоминание о Мидиане, а точнее – столкновение с Бабеттой. И девочка возникла не перед одним только мысленным взором. Казалось, их первую встречу переживает все тело. Она ощущала вес зверька, которого подняла под деревом, прижав к груди. В ушах стояло его затрудненное дыхание, ноздри щекотала его горькая сладость.

Ощущения нахлынули с такой силой, что едва не стали призывом: прошедшая опасность звала в настоящем. Лори так и видела, как девочка смотрит на нее с рук, хотя никогда не носила Бабетту в человеческой форме. Рот девочки открывался и закрывался, складывая слова, которые Лори не могла прочитать по одним губам.

Затем, как на экране кинотеатра, гаснущем посреди фильма, образы пропали, и у нее остался лишь один набор ощущений: улица, солнце, сгоревшее здание впереди.

Без толку оттягивать страшный момент. Она пересекла улицу, ступила на тротуар и, не разрешая себе мешкать, прошла через обугленный дверной проем в поджидающий сумрак. Как быстро стемнело! Как быстро похолодало! Один шаг из солнечного света – и она в другом мире. Теперь она немного замедлилась, пробираясь по лабиринту обломков между дверями и кухней. Разум сфокусировался на одной цели: отыскать хотя бы клочок доказательств, которые засадят Деккера за решетку. Остальные мысли следовало держать в узде: отвращение, скорбь, страх. Нужно быть хладнокровной и спокойной. Играть по правилам Деккера.

Собравшись, она вошла в арку.

Однако не на кухню – в Мидиан.

С первого же мига она поняла, куда попала, – холод и тьма склепов узнавались безошибочно. Кухня попросту исчезла, до единой плитки.

На другой стороне зала стояла Рейчел и смотрела в потолок с взволнованным выражением. На миг она бросила взгляд на Лори, не выказывая удивления от ее присутствия. Потом снова стала прислушиваться и присматриваться.

– Что случилось? – спросила Лори.

– Тихо, – резко сказала Рейчел, потом как будто пожалела о своей грубости и раскрыла объятья. – Подойди ко мне, дитя, – сказала она.