Наше новое место назначения – эсэсовская прачечная, сюда нас взяли вместо пятидесяти полек-неевреек. Их отправили обратно в польскую часть Биркенау, когда прознали, что работающие на кухне поляки тайком таскают для них еду. Мне жаль этих девушек, но в то же время я признательна судьбе, что мы таким образом получили шанс на выживание.

В первое утро нас знакомят с нашими рабочими обязанностями. Наша блоковая староста Мария – немка. У нее красный треугольник – то есть она из политических. Политзаключенные обычно добрее, поскольку они здесь за то, что были против Третьего рейха. Нашу подругу Маню назначают блоковым секретарем, она подчиняется непосредственно Марии. Ленци, сестру Мани, ставят в швейный цех. Янка, наша знакомая по Аушвицу-1, попадает в цех ручной стирки. Она отвечает за стирку и глажку тонких вещей офицеров-женщин. Она же и относит им выстиранное. Она – любимица Марии, поскольку совсем еще молоденькая.

Politische секретарши не были в Биркенау, им повезло. Большинство из них отобрали еще на платформе сразу по прибытии сюда. Ими руководит Эдита – единственная, наверное, еврейка среди капо. В числе секретарш Аранка, которую я помню в лицо по Братиславе. Ходят слухи, что, когда ее после вагона привели на бритье и дезинфекцию, эсэсовские охранники даже отвели глаза – настолько она красивая.

Поверки здесь тоже проводят, но мы теперь стоим под крышей – тут всего 125 девушек, и нас не нужно пересчитывать часами. В наше первое утро в этом раю поверку проводят в коридоре напротив прачечной, у помещения, где мы спим. Нас будят уже не в четыре утра, а в пять. У нас есть целый лишний час на сон, да и поверка занимает не два с лишним часа, а минут тридцать, и нам не приходится мокнуть на дожде со снегом. Как не приходится и маршировать километр или два до работы: прачечная всего в паре шагов.

– Здесь вы будете трудиться, – инструктирует нас Мария. – На работу будете надевать вот эти туфли, а обувь, в которой ходите, – оставлять на полке. – Она показывает деревянные сандалии с ремешками – в точности как те, что мы поначалу носили в Аушвице. – Это горячая вода, в которой вы будете стирать. – Она показывает большой котел на угольной печке, из которого уже идет пар. Там же стоят корыта со стиральными досками и корзины с грязной одеждой.

В прачечную входит с инспекцией надзирательница по имени Бруно. При виде эсэсовки мы сразу напрягаемся. У нее грозный взгляд и казенные армейские манеры. Она указывает на одну из девушек:

– Ты будешь отвечать за воду в котле и за угли в печке.

Так начинается наш первый день в эсэсовской прачечной. Каменный пол холодный, а вода расплескивается нам на колени и икры. Мы скребем кальсоны и майки о стиральные доски, стараясь оттереть пятна. Это тяжелый труд (а в Аушвице-Биркенау легко не бывает), зато мы работаем в помещении. В сливы уходит столько воды, что они постоянно забиваются. Мы бродим в воде, словно мы рыбаки, а не прачки. Мокрое белье складываем в корзины, и их уносят.

– Кончай работу! Поверка! – Мы выходим из прачечной и строимся в коридоре, где нас пересчитывают, а потом, прежде чем уйти в спальное помещение, мы получаем пайку хлеба. Пайка, похоже, побольше, чем в Биркенау. Еще нам дают по кусочку колбасы – кусочек крошечный, но мы все равно ему рады. После первого дня ноги ужасно болят, но никто не жалуется: ведь здесь нет ни собак, ни эсэсовских побоев, ни внезапных смертей на месте.

Перед сном я растираю икры. Меня беспокоит, хорошо ли для ног, когда они все время в воде, не распухнут ли они, не подхвачу ли я какую-нибудь инфекцию. Я проверяю кожу на предмет ссадин и порезов, но с виду все нормально. Данка уже спит. Я пристраиваюсь рядом и, натянув одеяло до подбородка, лежу, уставившись на верхнюю койку. Мои глаза слипаются, на них будто давит тяжесть последних дней. Мне хочется помолиться, но я не могу вспомнить слов.

Будь здесь мама, она, укрывая меня, спросила бы:

– Ты помолилась, Рена?

– Да, мама. – Она укрывает меня до подбородка. Кровать уже согрета горячим кирпичом, которым она прогладила простыню, оставив его потом лежать в ногах. За окном стучат ставни на суровом зимнем ветру, но я, свернувшись калачиком, проваливаюсь в сон.

– Сладких снов, – целует мама меня в щеку.

Когда Бруно в сопровождении капо входит в прачечную, все напрягаются и становятся усерднее в работе. У нее жесткое лицо и суровый нрав, сейчас она направляется прямиком ко мне, словно точно знает, зачем пришла.

– Ты понимаешь по-немецки?

– Jawohl, фрау начальница! – Я расправляю плечи и направляю взгляд вперед, но не прямо ей в глаза.

– Будешь отвечать за вынос белья на просушку. Выбери двух помощниц носить корзины.

– Jawohl! – Я указываю на сестру и на Эрнину кузину. – Данка и Дина. – Я называю их по именам.

– Ильза, они подчиняются тебе! – командует Бруно. Когда она удаляется, из гущи прачек слышится отчетливый вздох облегчения, а потом снова плеск воды.

Ильзе лет 50, но у нее черный треугольник. Мне сложно вообразить ее в роли проститутки, и я с трудом подавляю ползущую по моим губам усмешку, когда смотрю на ее красно-рыжие волосы и ноги колесом.

– Бери корзины, – говорит она по-немецки. – Я покажу, где сушат белье.

– Данка, вы с Диной становитесь по бокам, – командую я. Я опасаюсь, что корзины окажутся слишком тяжелыми для моей маленькой сестрички, поэтому сразу принимаю решение всегда идти посередине – между двух корзин, доверху нагруженных мокрым бельем. Мы переглядываемся, одновременно беремся за ручки и, приподняв корзины, выходим следом за Ильзой из подвала.

Мы выходим на дорогу, ведущую к двум зданиям. У меня начинает ломить плечи. Шагаем мимо эсэсовской кухни. В руках ощущение, словно их сейчас вырвут из суставов. Повернув налево, обнаруживаем еще одно здание, а рядом чистое поле. Я не могу оторвать глаз от открывшегося перед нами простора. Я глубоко дышу, и воздух щиплет легкие. Он свежий, в нем не прячется запах горелой плоти. Там мы видим ряды натянутых веревок и небольшую сумку с прищепками.

– Это trockenplatz – сушильная площадка, – объявляет Ильза. Мы ставим корзины на землю, надеваем передники и послушно принимаемся развешивать белье. Потом ждем.

Стоящую неподалеку водяную колонку обслуживает весьма привлекательный мужчина. За работой мы то и дело украдкой поглядываем на него. По дороге постоянно расхаживают туда-сюда эсэсовцы. Я беспокойно вожусь с бельем, разглаживаю, слежу, чтобы оно идеально ровно висело на веревках. Все время беспокоюсь, как бы не совершить какую-нибудь оплошность и не навлечь на себя неприятности. Данка с Диной следуют моему примеру, копируя мои суетливые жесты. Ильза сообщает, что пора идти в блок на обед. Мы забираем с собой сухое белье и после супа с репой возвращаемся на trockenplatz с новой порцией мокрого. Ильза наконец подает сигнал, что рабочий день окончен. Мы раскладываем в корзины сухое белье отдельно от недосушенного – ночью на веревках ничто не должно висеть. Вернувшись в прачечную, мы оставляем влажное белье в корзинах, а остальное выкладываем на стол, где его аккуратно сложат.