Она, белая от ненависти, совсем не испугавшись, схватила кухонный нож и прошипела:

– Только посмей!

Он быстро все понял и, мотнув, как бык, головой, убрался к себе.

Больше такого не повторялось, но… Жизнь ее от этого краше не стала. Ужасна была ее жизнь. Ужасна и, казалось, абсолютно беспросветна…

Людмила Петровна старалась не замечать Марининого настроения – так было проще. А когда дочь однажды, не выдержав, попрекнула ее, расплакалась и даже обиделась:

– Ну неужели я не имею права на счастье? Ты только вспомни, сколько лет у меня не было ничего, кроме одиночества и отчаяния. И вот, когда мне так несказанно повезло, ты, моя дочь, упрекаешь меня и осуждаешь!

Ладно, все. Так, значит, так. Значит, такая судьба – что поделаешь. В конце концов, есть Юлька и есть здоровье. Хотя при таких нервах смешно говорить о здоровье. И еще она поняла, что деньги, которые ей швырял на пол пьяный муж, она больше не возьмет. Никогда. Лучше пойдет мыть полы в подъезде. Или просить милостыню у метро.

А вообще, когда она слышала пьяный храп из соседней комнаты, ей казалось, что она в западне, из которой нет выхода. Там – счастливая до дурости мать, здесь – вечно пьяный хам, швыряющий шальные деньги направо и налево. И выхода нет.

А однажды, когда поздно вечером позвонил муженек и под крики пьяных же девок сообщил ей, что он в сауне и чтобы она поджарила мясо к его приезду, она, слушая невообразимые визги и базарный мат, поняла, что это – край. Конец, пропасть, бездна, тухлая черная яма. И если она из нее не выберется, то погибнет. Вместе с дочерью, кстати. А пока она продумывала пути отступления, готовя разговор с Валерочкой (мать по-прежнему была далека от реалий), подумывала даже о том, чтобы куда-нибудь уехать – далеко-далеко, например, в глухую деревню где-нибудь за Уралом, снять там угол у доброй старушки и пойти работать, скажем, в школу или в детский сад, милый муженек влип в дикую историю, вполне характерную, впрочем, для тех безумных лет.

Все – и новая машина, огромный блестящий, похожий на гигантскую акулу черный джип, и офис, уже тоже, кстати, огромный, уставленный добротной дубовой и кожаной мебелью, и сам, собственно, бизнес, в котором Марина ничего не понимала и понять не старалась, – все это «великолепие», весь этот непременный антураж успешного человека накрылся медным тазом и был отобран за долги – тоже вполне обычная, рядовая история. В список отобранных и любимых мужниных игрушек вошла еще и квартира.

И был обозначен срок – два месяца, а не то…

Что означает это «не то», Марина уточнять не стала – слишком жалок был ее супруг, трезвый и притихший, сидящий напротив нее на кухне и жалобно излагающий всю эту историю.

– Ясно, – сказала Марина. – Дальнейшие действия?

– Чьи? – испуганно спросил он.

– Твои, – усмехнулась она. – Я-то какое имею ко всему этому отношение?

– Ты – моя жена, – всхлипнул он.

Марина расхохоталась.

– Ну, ты, братец, вспомнил! Может, еще и про дочку вспомнишь заодно? И вообще, чего, интересно, ты от меня ждешь? Сопли вытирать тебе я точно не буду. Попроси своих подружек из сауны. Или секретаршу. Как ее, кажется, Нонна?

– Прости, – сказал Денис и заплакал.

– Бог простит, – ответила Марина и вышла из комнаты.

Огромную родительскую квартиру продали быстро и довольно дорого – жилье в тихом центре и в старых домах наконец оценили. Квартиру, кстати, купил «бизнесмен из Ташкента» – так обозначил себя восточный человек средних лет.

Денег хватило на крошечную двушку в пятиэтажке на окраине.

Денис сидел дома, вздрагивая от каждого звука или телефонного звонка. Заглядывал Марине в глаза и обещал «что-нибудь придумать».

– С твоей-то фантазией! – усмехалась она.

Если бы не Валерочка, они бы тогда точно пропали.

И все же надо было как-то жить дальше.

Юлька пошла в сад, а Марина устроилась на работу. Денис, как ни странно, вдруг обнаружил в себе таланты «домохозяина». Убирал квартиру, стирал белье, водил Юльку в сад и даже вполне сносно готовил.

Жили по-прежнему как соседи, только без пьянок и скандалов. Муж, чувствуя вину (значит, остатки совести сохранились), был тише воды ниже травы.

Марина приходила с работы, молча съедала ужин, убирала посуду в раковину и уходила к себе в комнату. Муж с дочкой смотрели мультики или читали книжки. А она, вытянув усталые ноги, смотрела в потолок и думала о том, что жизнь ее, в сущности, изменилась мало. Так же пусто было внутри, в душе и на сердце, словно в голой степи, где гуляют холодные и злые ветры – так же одиноко и безнадежно.

И даже почти уже ничего не хотелось… Ни любви, ни счастья – ну, нет и не надо. Черт с вами.

Только усталость… Лечь бы и… Ни о чем не думать. Ни о чем и ни о ком. И о себе в том числе.

Значит, такая судьба. Ползу по жизни на брюхе – ну и ладно.

Однажды этот дурень мириться пришел – так и сказал: «мириться». Марина рассмеялась:

– А мы с тобой и не ссорились вроде.

И из комнаты его прогнала.

Болван! Думает, вот поноет сейчас снова, вымоет пол и… Снова они обретут любовь и счастье.

Которых, кстати, никогда и не было.

Андрей

Жизнь в новых реалиях казалась Андрею безумной и непостижимой. Люди словно сошли с ума, бросившись в какие-то немыслимые авантюры, в сумасшедший забег за наживой, стремлением отхватить кусок еще больше, еще жирнее, еще сочнее.

Даже те, про кого он никогда бы не подумал. Ему, кстати, тоже было предложено – в офис, за компьютер, за телефон. Пейджер – непременно. Как символ успеха. Он недоумевал – где я и где тот пейджер? И все, что прилагается. Какая торговля, о чем вы, ребята?

А они, представьте, покупали иностранные машины, надевали итальянские костюмы и узкие блестящие туфли. Обедали и ужинали в ресторанах, небрежно заказывая черную икру и омаров, запивая все это непременно французским коньяком и дорогим вином. Они – бывшие доктора наук, сбежавшие из гулких коридоров полупустых институтов, скромные инженеры, прежде перехватывавшие трешку до зарплаты, свободные и гордые художники – писатели и режиссеры. Правда, некоторые довольно быстро сходили с дистанции или были сняты с пробега против воли – хорошо, если без потерь.

Многие бросали «старых» жен и обзаводились одинаковыми, словно клонированными, блондинками с тонкими и бесконечными ногами, капризно надувающими и без того надутые губы, гундосящими с одинаковой интонацией: «Папуль, хочу новую шубку или салат с рукколой…»

Ко всему этому покупались огромные квартиры, в которых бродило эхо и делались сумасшедшие ремонты с непременными джакузи, посудомоечными машинами, наборным «дворцовым» паркетом, необъятными гардеробными и спальней с выходом в собственный, «хозяйский», сортир.