О, хранитель душ на этом корабле, о, защитник корабля в безбрежном океане, храни это судно, именующееся «Силк аль-Захаб». Скажите, что знаете вы про время? Скажите, что знаете вы о возрасте? К началу нашего времени уже были все те горы и бухты, которые мы видели вчера, сегодня и увидим завтра. Были скалистые берега, рифы, песчаные отмели, утесы, были золото, синева и пурпур, в который облачались первые короли и которым будет выложен рай. Были люди, искавшие правду, и люди, творившие неправду. Были достойные вожди и греховные тираны. Был Муса и был фараон. Все вы знаете историю о бегстве Мусы и его народа, о преследовании войском фараона, о море, расступившемся перед честными и сомкнувшемся над нечестивцами. Но знаете ли вы, что история разыгралась здесь? Между горой на этой стороне и пустыней на той стороне. В этой воде, рядом с нашим кораблем и под ним, здесь, где мы проведем долгую ночь. Именно здесь утонуло в пучине фараоново воинство. Могучая армия, сотни тысяч воинов, более грозная, чем войско калифа. Но ни один солдат не добрался до другого берега, ни один не вернулся домой. Всех захватило в плен море, и не суждено было им освободиться. Если бы мы могли заглянуть туда, в глубину, то увидели бы на дне сотни тысяч бойцов. Они маршируют, все дальше, до конца нашего времени, эти воины в тяжелой броне, с каждым шагом все глубже погружаясь в песок. Им нужно пройти строем от одного берега до другого. Угри, что качаются в течении, насмехаются над ними. Они прокляты, не могут прийти и не в силах вернуться. Вот почему течения в этих бухтах опасны. Вот почему пучины этих вод неспокойны. Вот почему ветер никогда не прекращает бить черными крылами меж этих берегов. Но не страшитесь. Ведь Бог, который вершит и который оставляет, как ему угодно, воистину, он лучший из всех хранителей, лучший из всех помощников, он послал для нас того, кто помогает всем путникам и всем морякам в этих опасных водах. Это святой Абу Зулайме, все вы о нем знаете. Но знаете ли вы, что он сидит в пещере на горе позади меня? Здесь о нем заботятся, в награду за его добрые дела ему приносят кофе, но не обычный кофе, а кофе из священных городов, птицы со сверкающим, зеленым оперением приносят ему в клювах зерна из Мекки, сахар из Медины, и перелетая от священных городов до его пещеры, там, на скалистой стене позади меня, в полете, птицы крыльями пишут в небесах весь благородный Коран целиком, а кофе ему готовят послушные руки ангелов, которых ничто не радует больше, как если Абу Зулайма попросит еще одну чашку. Потому не забудьте обратить этой ночью молитву к Абу Зулайма, чтобы мы и далее могли бродить по земле, а не по песчаному дну угрюмого моря. Нет ни мощи, ни силы кроме Бога, Всевышнего, Всемогущего.

* * *

День пробуждается над съежившейся кучкой человечества. Шейх Абдулла поднимается; они могли вытягиваться лишь по очереди, и ему выпали последние часы. В первый раз он задается вопросом, не совершил ли ошибку. Неудобная бессонная ночь принесла с собой сомнения. Рядом с ним — Мохаммед, обхвативший колени, голова покоится на груди, в глазах — ни тени зазнайства. Его расположение к юноше растет. Хамид лежит на широких деревянных перилах. Шейх Абдулла удивлен, каким образом ему удалось доползти туда ночью через всех многочисленных спящих людей. У него, очевидно, испортился желудок, поэтому он то и дело свешивается за борт. Немного тех, кто верен утренней молитве. Большинству в тягость даже поднять голову и с подозрением взглянуть в лицо дню, полному дурных предвестий.

К полудню солнце палит нещадно, и матросы бросают посты, чтобы укрыться в узкой тени мачт. Если доносится ветер, то он бьет жаром прибрежных скал. Все краски, плавясь, исчезают, на небе — погребальный саван, и воды отражают изнуренность. Горизонт — черта, под которой подводится сейчас итог. У детей нет сил кричать. Рядом с шейхом Абдуллой на корме — турецкий младенец, лежащий на руках у матери тихо и неподвижно уже несколько часов. Он обсуждает с другими. Нельзя, чтобы ребенок скончался у них на глазах. Сирийский паломник достает кусок хлеба, окунает его в свой чай. Мать засовывает влажный кусочек младенцу в рот. Хамид протягивает ей сушеные фрукты, Омар — гранат, который он очистил и разломал. Мать открывает малышу рот, и Омар, наклонившись, выжимает фрукт. Несколько капель падают на дрожащий язычок, за ними — красный луч, но это чересчур много, сок вытекает из уголка рта, бежит по подбородку. Чуть позже младенец улыбается, впервые, кроваво-красным ртом, и шейху Абдулле отрадна нежность, что отражается на лице Омара.

Сколько таких дней и ночей они смогут пережить? Паломники, которые еще в состоянии подняться, убеждают капитана встать вечером на якорь поближе к берегу, чтобы они могли переночевать на суше. Когда шейх Абдулла идет вброд к берегу, то наступает на что-то острое и ощущает колющую боль в пальце. Он садится, свет — как любовное признание, осматривая рану, замечает острый осколок. Наверно, наступил на морского ежа. Он выкапывает себе ванну в мягком песке. Корабль, стоящий на якоре перед его глазами, побежден, хотя бы на одну ночь.

* * *

В месяц раби джумада-л-ула года 1273

Да явит нам Бог свою милость и покровительство

Губернатор: Мы добились успехов.

Кади: Значительных. Позвольте подытожить: шейх Абдулла — это, без сомнения, британский офицер Ричард Бёртон, ученый человек, возможно — мусульманин, возможно — шиит, возможно — суфий, а возможно, и обычный лжец, выдающий себя то за того, то за другого, чтобы совершить хадж, неизвестно с какой целью. Безусловно, мы знаем больше, чем вначале, но какова ценность этого знания?

Губернатор: Скажите мне, вопрос занимает меня с самого начала: считаете ли вы возможным, что человек на протяжении месяцев имитирует веру?

Кади: У рубина и коралла один цвет. Нитка бус, на которой они перемешаны, на первый взгляд, состоит полностью из драгоценных камней.

Губернатор: Но ведь есть возможность различить их.

Кади: Я могу заметить разницу оттенка. Но для этого должен рассматривать внимательно и вблизи.

Губернатор: С лупой?

Кади: Лучше всего с лупой.

Шериф: Христианин — это коралл?

Кади: Нет, неверующий.

Шериф: Я это и имею в виду.

Кади: Огромная разница. Я думаю, этот человек стоит вне веры. Не только вне нашей веры. Поэтому ему возможно идти вслед за волей. Без угрызений совести. Он может пользоваться верой других, может примерять ее и отбрасывать, подбирать и откладывать, по его желанию, словно он на рынке. Как будто стены, окружающие нас, пали, мы стоим на бескрайней равнине и вольны смотреть во все стороны. Поскольку он не верит ни во что и верит во все, то может внешним обликом, но не стойкостью, уподобляться любому драгоценному камню.

Губернатор: Я будто слышу зависть в ваших словах.

* * *

Время торгашества. Вокруг каждого дромадера толпятся мужчины. Плоские вытянутые ладони. Тени сжались, словно их надо засунуть в сундуки. Натянутые канаты. Они прибыли в святую землю. Фигуры в белом и фигуры в черном. В полный рост и на корточках. Они потягивают чай среди отпечатанных в песке копыт и терпения. Невидимые врата в пустыню. Его набухший палец ноги, мешающая боль, которую необходимо игнорировать. Мальчик предлагает сладости. Мохаммед доказывает свою полезность. С восхода солнца они пребывают в бдительном безделье. Обмен новостями. Разговоры и разговоры. Дела, которые вроде затеваются, возникают лишь на обочине беседы. Словно между прочим. Размечены ожидания обеих сторон, на песок выкладывают первые предложения. Вновь юный продавец коричневых затверделых сладостей. Они уговариваются на трех дромадерах и на изрядной цене. Погонщики — все как на подбор воры и разбойники, нашептывает Мохаммед. Дромадер слушается только их приказов и не признает иных хозяев. Опять мальчишка со сладостями. Он берет три штуки, платит щедрой монетой. Мальчик ухмыляется, словно говоря: я-то знал, что ты в конце концов поддашься. Время отбытия условлено, прощание почтительно растянуто. Через пару дней они вновь в пути.