В ящике обнаружилась всякая всячина: моток бечевки, пара больших ножниц в кожаном футляре, канцелярские скрепки, визитные карточки, оберточная бумага. Интерес представляли лишь выписки с банковских счетов и тетрадка, где учитывались вложения средств. Но даже из них можно было мало почерпнуть, не считая того, что миссис Хаддингтон делала много вложений, и всегда удачно. Выписки указывали на небольшой перерасход: очевидно, с некоторых пор миссис Хаддингтон жила на широкую ногу, без оглядки даже на свои внушительные доходы.

Последние были очень велики для эпохи, когда даже крупное состояние не могло приносить владельцу более пяти тысяч фунтов в год, а кредит полностью оторвался от сумм, перечислявшихся налоговому ведомству. Разрыв объяснялся пристрастием покойной к снятию наличных. Увиденное вызвало у Эддлстона раздражение. Тем не менее, сняв с носа пенсне и полируя стеклышки носовым платком, он проговорил:

— Достойно сожаления, старший инспектор, но, боюсь, неизбежно при нынешней системе налогообложения, что все больше людей вынуждены уклоняться от избыточных налогов, прибегая к маневрам, о которых они и думать бы не стали десять лет назад.

— Вероятно, — кивнул Хемингуэй, застегивая кожаную папку с выписками. — Это мне понадобится, сэр.

— Разумеется, вы вправе забрать все, что посчитаете нужным.

— Больше меня здесь ничего не интересует, сэр. Бумаг у нее было, похоже, немного. Надеюсь, в спальне мы найдем больше.

Покинув будуар, они увидели перед дверью гостиной, на лестнице, ведущей наверх, мисс Пикхилл. Взглянув на них с враждебностью, она заявила младшему Эддлстону, что удивлена его поведением. Он попытался объяснить ей сложность своего положения. Но прежде чем сумел убедить мисс Пикхилл, что не в силах не допустить обыск полицией дома ее сестры и что отец не стал бы мешать правосудию, на лестнице появился Фримби с серебряным подносом в руках. На нем поблескивал крупный квадратный изумруд, вставленный в платиновое основание с маленькими бриллиантами на лапках. Протянув поднос Хемингуэю, дворецкий промолвил:

— Брошь хозяйки, утерянная вчера вечером, которую она велела отыскать. Полагаю, сломалась застежка, потому что брошь нашли на стойке одного из кресел в гостиной. Я счел за благо, — добавил он, глядя поверх головы мисс Пикхилл, — передать ее вам.

Хемингуэй взял брошь и убедился в неисправности застежки. На лестницу вышла Синтия в сопровождении мисс Спеннимур. На Синтии было перешитое черное платье. Она была бы чудо как хороша, если бы не недовольная гримаса. При виде броши воскликнула:

— Это мамина! Откуда она у вас?

Сбежав по ступенькам, Синтия буквально вырвала драгоценность из рук Хемингуэя. Мисс Пикхилл, пыхтя от неудовольствия, объяснила Синтии, что и как.

— Я знаю про застежку, — ответила та. — Она расстегнулась за чаем, и мама сказала, что надо починить ее. — Пристегивая брошь к своей груди, она спросила Фримби: — Лекарства уже доставили?

— Нет, мисс.

— Так отправьте в аптеку мисс Бертли! Что толку выписывать мне волшебные снадобья, если их не приносят?

— Умоляю, Синтия, немедленно сними эту брошь! — крикнула мисс Пикхилл, раскрасневшись. — Это неприлично! Кроме того, изумруды для девушки твоего возраста… Не говоря о твоем глубоком трауре!

— Все это безнадежно устарело! — заявила Синтия. — Довольно того, что я не отказалась надеть этот мрачный балахон, но соблюдать траур целый год не намерена. Лучше умереть! А главное, все мамины вещи теперь мои, и я могу делать с ними все, что захочу. Разве не так? — обратилась она к Эддлстону.

Тот, поддерживавший в данном споре мисс Пикхилл, кашлянул и предположил, что брошь было бы уместнее хранить вместе с другими драгоценностями миссис Хаддингтон, по крайней мере, в ожидании оглашения завещания. Синтия хотела вступить в спор, но тетушка, которую она втайне боялась, положила конец столкновению, отняв у нее брошь и заявив о готовности лично надзирать за шкатулкой с драгоценностями сестры. Синтия пожаловалась, что ее окружают бездушные люди, добавив, что мать всегда держала шкатулку запертой, и поскольку никому не известно, где ключ, тетушка никак не сможет положить брошь на место.

— Ключи миссис Хаддингтон у меня, мисс, — заявил Хемингуэй. — Они лежали в ее сумочке — во всяком случае, некоторые. Может, объясните, какие что открывают?

— А вот это уже наглость — забрать мамины ключи, не спросив меня! — воскликнула Синтия. — Вот этот — от шкатулки, этот — от ящичка в ее комнате, этот — от входной двери. Если вы идете в ее комнату, то я с вами!

— Синтия, мое милое дитя! — обратилась к ней мисс Пикхилл, испытывая, как добрая христианка, сильное желание надрать племяннице уши. — Джентльменов могу проводить я! Уверена, сегодня тебе не хочется заходить в комнату твоей бедной матери.

— Ну почему же?! — упрямо возразила Синтия. — Это для меня почти смертельно, но когда-то нужно это сделать! Если я должна носить это жуткое платье, то почему бы не взять к нему чудесный мамин серебристо-черный платок? Знаю, ей бы этого очень хотелось!

Ее слова так ошеломили мисс Пикхилл, что она не нашла ответа, который не нарушил бы ее канона поведения в отношении сироты. Инспектор Грант, отведя взгляд от избалованной красотки, получил безмолвный приказ Хемингуэя и стал подниматься по лестнице с ключом от спальни миссис Хаддингтон. Все присутствующие, кроме мисс Спеннимур и Фримби, потянулись за ним.

В комнате было темно, окна по-прежнему были затянуты тяжелыми шелковыми шторами. Когда их раздвинули, на кровати обнаружилось вечернее платье миссис Хаддингтон из черного бархата, на спинке стула остался ее пышный халат, здесь же лежали тонкие чулки. Мисс Пикхилл с шипением втянула воздух, Синтия расплакалась. Впрочем, в ответ на предложение удалиться, чтобы не присутствовать при сцене, столь болезненно напоминающей об утрате, она перестала плакать и сообщила, что готова смотреть фактам в лицо, после чего принялась пудриться за туалетным столиком.

Обстановка спальни состояла, помимо кровати и туалетного столика, из огромного викторианского гардероба с полками и ящиками посередине, обитой кушетки, нескольких стульев и маленького орехового секретера на витых ножках сбоку от камина. В его верхней открытой части не нашлось ничего интересного, кроме двух чековых книжек, ежедневника, пачки писем, перехваченной линялой ленточкой (Хемингуэй быстро смекнул, что это письма Синтии, присланные матери из школы), писчей бумаги и конвертов. В двух маленьких ящиках хранились сургуч, открытки, почтовые марки, телеграфные бланки. Длинный ящик под ними был заперт. Там лежали вышивка с воткнутой иголкой, мешочек для шитья и черный лакированный веер с пластинами из слоновой кости.

Хемингуэй вспомнил миссис Хаддингтон, какой увидел ее впервые: держа этот веер в унизанной кольцами руке, она сильно сжимала его, когда ее раздражали или, возможно, тревожили вопросы полиции. Хемингуэй стал рассматривать веер. На полированных пластинах виднелись царапины, выступающее на них кружевное полотно было надорвано. Стоя спиной к комнате, он осторожно открыл веер и увидел, что вещь пострадала от рывка, искривившего пластины. Надрыв тянулся поперек полотна, кое-где с дырками на той же диагонали. Хемингуэй закрыл веер и сунул его стоявшему рядом Гранту: