у Михаила Дорофеевича проще. Я распорядился подать нам кофе, объявил тайному исправнику своё согласие помочь в прояснении роли Красавиной в деле и попросил его ознакомить меня с делом вообще и сутью подозрений против актрисы в особенности. Мякиш принял моё согласие с положенными словами благодарности и принялся рассказывать. Рассказчиком мой гость оказался неплохим, но вот поведанное им мне не особо понравилось.

Со слов секретаря Смирнова, некоего Тимофея Павлова, имелся у Ивана Фёдоровича особый портфель, старый и потёртый, с медным замочком, в коем всегда лежали синего картона укладка с бумагами и записная книжка в кожаном переплёте, тоже заметно потёртом. С бумагами из того портфеля работал Смирнов часто, время от времени заменяя некоторые листы в укладке на новые, а старые сжигая в стоявшей на столе мраморной пепельнице. Табак Смирнов не курил и пепельницу ту только для сожжения бумаг из укладки использовал, это Павлов утверждал со всей определённостью. Выходя из кабинета, даже ненадолго, Смирнов неизменно запирал портфель на замочек и убирал в несгораемый шкаф, ключ от которого, как и ключик от портфеля, постоянно держал при себе. Что хозяин в тех бумагах и книжке писал, Павлов не знал. Более того, Павлов особо показал, что если ему по какой надобности требовалось в кабинет войти, когда хозяин с теми бумагами работал, Смирнов всегда переворачивал листы исписанной стороной вниз, а книжку закрывал. Когда же с Иваном Фёдоровичем случился удар, только с появлением в доме тайных, за которыми послал дворецкий Юревич, обнаружилось, что несгораемый шкаф в кабинете на ключ не заперт, портфель со всем его содержимым пропал и ключей от несгораемого шкафа и портфеля при Смирнове тоже не нашли. Несколько позже портфель обнаружился в одном из ящиков письменного стола — открытый и пустой, там же нашли и пустую синюю укладку.

— А вам, Михаил Дорофеевич, или из ваших кому-то содержание тех бумаг известно? —спросил я.

— Нет, — ответил Мякиш.

— Да неужели? — я позволил себе усмехнуться. — Может, скажете ещё, что ваших людей среди прислуги не было? Тот же секретарь Павлов, он не из ваших разве?

— Из наших, — с кривоватой усмешкой признал Мякиш. — Только он от нас в доме служил негласно, Иван Фёдорович не знал, что секретарь его наш человек. Потому и велено было Павлову вести себя тихо и не выдавать, что он за хозяином присматривает. Что привратник Тёшин и дворник Перфильев из наших, Смирнов знал.

— А дворецкий Юревич? — удивился я. Надо же, как у них всё запущено…

— Не из наших, — тут усмехнулся и сам тайный исправник, — но к нему мы подход нашли. Однако я, с вашего позволения, продолжу.

— Да-да, конечно, — согласился я.

Явившись в дом, тайные застали там доктора Шиманского, каковой и объявил им об апоплексическом ударе хозяина. Уже ближе к ночи Смирнова осмотрел доктор, присланный Палатой тайных дел, и полностью согласился с мнением коллеги. Шиманский показал, что к его приходу в доме находилась и Ангелина Красавина, но незадолго до появления тайных убыла, сославшись на своё выступление в вечернем спектакле.

— И почему же вы Красавину заподозрили? — ответ я себе представлял, но хотел услышать его от Мякиша.

— Так кроме неё никто дом до нашего прихода не покидал, — ну да, как раз о том же и я подумал.

— А в кабинет кто входил? — вопрос напрашивался сам собою.

— С этим хуже, — лицо Мякиша исказилось крайне недовольным выражением. — Когда Красавина прибежала с криком, что Ивана Фёдоровича удар хватил, в доме суета началась с беготнёй, и Павлов какое-то время на своём месте в приёмной отсутствовал — помогал хозяина на кровать укладывать. Говорит, четверть часа его на месте не было, не более, но сами же понимаете, похитителю и того было довольно.

Ну да, забрать у Смирнова ключи, войти в кабинет, открыть несгораемый шкаф, вынуть и открыть портфель, забрать книжку и бумаги из укладки, впихнуть портфель с укладкой в ящик стола и покинуть кабинет — четверти часа и правда хватит, особенно если не особо при всём этом мешкать.

— Он же, однако, и сказал, что Красавина с ними была, но не всё время, отходила куда-то, — добавил тайный исправник. — Она утверждает, что распоряжалась насчёт вызова доктора, Юревич эти её слова подтвердил, но по времени, сколько всё это заняло, никто и ничего толком сказать не может. Однако же дом покинула до нас только Красавина, — повторил Мякиш главное, что было у тайных против актрисы.

Вообще, насколько я знал Ангелину Павловну, ожидать от неё такого внезапного налёта на кабинет Смирнова не стоило. Будь ей нужны те бумаги, она бы постаралась так устроить, чтобы её новый содержатель сам их ей и отдал бы. Тоже не особо вероятным мне такое представлялось, но лихая кража — это почти наверняка не к Красавиной. Да и вряд ли она даже знала об этих записях. Нет, определённо бумаги украл кто-то другой. Но если никто, как уверяет Мякиш, из дома не выходил… Да, что-то очень уж всё запутано. Хорошо запутано, качественно, от души.

А вот с дисциплиной у тайных, прямо скажем, не очень… Не оставь секретарь своё место, похитить бумаги ни у кого бы не вышло. Кстати, а ведь самому-то секретарю сделать это было куда как проще, нежели кому другому. Сомнениями на сей счёт я с Мякишем тут же и поделился, но тайный исправник принялся уверять меня, что кого попало его начальство к Смирнову не приставило бы, а заодно снова напомнил, что дом никто не покидал.

— Не покидал, не покидал… — пока я ворчливо повторял эти слова за тайным исправником, меня осенило: — Но раз не покидал, то и бумаги могли в доме оставаться?

— Мы лучшими поисковыми артефактами их искали, — терпеливо повторил Мякиш.

— Значит, поищите теперь глушитель артефактов, — ответил я. — Охранные и поисковые артефакты устроены схожим образом, стало быть, и глушить можно что те, что другие. Если конечно, бумаги за прошедшие дни из дома не вынесли.

— Поищем, — судя по тону, каковым оно было сказано, одним этим словом Мякиш заменил сразу много слов иных, кои в книгах писать не дозволяется. Впрочем, и не заменил бы, я бы его понял и те слова ему бы простил.

— С отпечатками пальцев на портфеле, кстати, что? — вот