Погода портилась всё чаще. Солнце с самого утра норовило прикрыться тяжёлым покрывалом туч. Ветер стал холодней, зло срывал с деревьев золотистую листву и бросал под копыта белозёрских лошадок. Небо, глядя на умирающую природу, плакало.

Зато дичь не переводилась, всё так же лезла под стрелы. Пару раз удалось завалить лося, а однажды подняли кабана. С этим пришлось повозиться – старый, поднаторевший в боях секач удирать не собирался и расставаться с жизнью не хотел. Едва не поймал на клык Боряту, растерзал подвернувшуюся лошадь – благо, вели запасных в поводу. Кабана всё-таки пересилили, но мясо есть не смогли – слишком старое, никаких зубов не хватит, чтобы прожевать.

Овсом для лошадей разживались в редких деревеньках. Полат не предлагал селянам ни дирхемов, ни другой платы, брал просто так, поясняя:

– Из княжьей дани вычтите.

Розмич сперва удивлялся: как можно распоряжаться чужим достатком?! После привык и заморачиваться прекратил. Увлечённый дружинной жизнью, потешными боями и нескончаемыми воинскими байками, он вообще перестал мыслить.

Не насторожился и когда один из Арбуевых подручных рассказывал о страшном звере, поселившемся близ Белозера. По словам вепса, не то волк, не то медведь рвал зазевавшихся грибников и охотников.

– Мой брат, – не скрывая ужаса, говорил он, – за несколько дней до нашего отъезда на этого зверя напоролся. Вернулся с разодранной грудью, едва живой от пережитого испуга. Раны его посмотрели – ничего смертельного. Но когда уходил, брат уже на пороге иного мира стоял. Знахарка только головой качала – помочь нечем.

– Почему? – спросил кто-то. – Почему умирал-то?

Вепс пожал плечами, ответил с болью в голосе:

– Сначала думали, от испуга. А знахарка кровь на язык попробовала, сказала – гниёт. Значит, когти у зверя ядовитые. В тот день ещё семеро пропали, найти уже не чаем. Вернусь – сам облаву устрою. Отомщу. Умру, но отомщу.

Не спохватился, и когда Спевка одного подловил…

Молодой дружинник глядел зло, к оружию даже не тянулся, но язык был острей любого меча:

– Я всё равно заставлю!

– Чего? – недоумённо протянул Розмич.

– За Птаха ответить заставлю! Не сегодня, так завтра! Не в этот раз, так в следующий!

– Успокойся, горячий. Научись для начала в глаза врагу смотреть, а не в… не со спины заходить.

– Не тебе меня учить! Я видел Птаха, когда его обмывали!

– И что?

– У него полоса на груди, но умер от другого! Сердце-то со спины пробито было! И не мечом, а ножом!

– Послушай, ты! – взъярился Розмич, схватил щенка за грудки. – Меня той ночью в Белозере не было! И люди мои, как пить дать, в дом Жедана не приходили! Не я в смерти Птаха повинен, ясно?

Спевка не ответил, только зашипел злее тысячи гадюк. И едва Розмич разжал руки, скрылся из виду. Больше встречи не искал, а то, что взглядом спину сверлил, алодьского дружинника не волновало. Нравится – пусть смотрит. Нападёт – поговорит иначе.

Так и шли. День за днём. Час за часом.

…Настойчивые расспросы про Алодь подозрений тоже не вызывали. В желании узнать больше о славном городе ничего особенного нет. Стремление преуспеть в боевых премудростях также понятно – вдруг да придумали соратники и такое, что способно облегчить нелёгкое бремя войны, сделать дружинников в сто раз удачливей? А обыкновенные байки из жизни гарнизона и города – вообще не в счёт. Так что Розмич не удивлялся, рассказывал не задумываясь.

Лишь один вопрос, заданный беловолосым Вейком, озадачил всерьёз:

– А что княгиня Риона? Как дочь столь далёкой земли очутилась в этих краях? – спросил он.

Розмич о таком никогда не задумывался. Ну да, живёт в Алоди заморская баба, и что? Мало ли их… баб.

– А ведь правда… – задумчиво пробормотал Олегов дружинник. – Откуда она взялась?

Все взгляды тотчас обратились к кульдею. Рыжебородый Ултен мгновенно посерьёзнел, приосанился. По тому, как преобразилось его лицо, дружинники поняли: в этой истории без Иисуса Христа, святого Патрика и ихней Бригитты не обошлось. И тут же пожалели, что сказанное слово обратно в рот не запихнуть. Так что неспроста говорят, язык мой – враг мой, прежде ума рыщет, беды ищет.

– О… – протянул кульдей. – Судьба моей госпожи удивительна… Но и печали в ней, как часто бывает, с горкой.

Тут же замолчал, дожидаясь, когда сгрудившиеся у огня угомонятся. Прокашлялся и начал вещать, не заботясь, насколько точно его понимают слушатели:

– Да будет вам известно, что зовут её на самом деле Ольвор. Риона[20]– лишь прозвище, ибо она дочь верховного короля всех тех, кого вы зовёте по-своему скоттами.

Много лет назад, когда конунг Орвар Одд, по-вашему Олег, пристал к зелёным берегам Улаида[21]страны Эрин, с ним был его лучший друг Асмунд. Да только воины прибрежного туата[22]напали на белых лохланнахов[23], и в схватке Асмунд был убит. Тогда Одд и его дружины, как волки, пронеслись по селениям, и никто не мог остановить их, пока не насытились кровью и не утолили жажду мщения. Многие славные герои полегли под стрелами Одда. Невозможно передать всех страданий, которые вынес народ гэлов – мужчины и женщины, миряне и священники, малые и старые – от диких язычников… Убил он и короля того туата, и всех его сыновей.

Так заведено на моей родине, что знатный человек почитает долгом принимать у себя детей простолюдинов, а менее именитые люди могут некоторое время воспитывать сынов и дочерей правящего рода. Ольвор-Риона в тот месяц гостила в туате и была всему очевидицей.

Бедняжка Риона с младенчества была благочестивой. Она не стала судить Олега за учинённую жестокость, ибо Господь сказал – не суди, да не судим будешь. И на бесчинства во имя старых богов, кои Олег называл священными обрядами, взирала бесстрастно, как положено королевне. Хотя христианская душа обливалась кровью, исходила криком.

Господь, видя смирение девицы, защитил её от страшной участи, доставшейся правителю туата и его родне. Одд, хоть и был в ярости, тронуть юную королевну не посмел, более того… влюбился без памяти.

И вновь Господь простёр свою длань над Рионой! Потому как все знают: для объятого страстью мужчины девичья честь, что пыль на сапогах… и следующий поступок Одда ничем иным, кроме божественного провидения, объяснить нельзя.