Я пошел на толпу не медленно и не быстро, а так, словно на прогулке. И первые ряды с ревом накинулись на тех, кто их толкал ко мне. Выкрикивали мое имя. Кричали, что я сейчас всех сожгу, и так далее.

Наконец толпа повернула. А я шел и улыбался. Такой идиотской улыбки я потом даже перед зеркалом повторить не смог. Мне было все равно, что они сделают. Ломанулись бы на меня – я начал бы жечь. Но они побежали. И я, не опуская излучателя, так и дошел до места пролома в обороне, ни разу не выстрелив.

Пушки были скинуты с лафетов, все было завалено трупами моих канониров и их помощников. А вот и мое ополчение, все здесь и полегло. Я взглянул на берег. Там, в полнейшем и беспросветном окружении, билась горстка моих гвардейцев.

Знаете, что такое поднять ствол орудия и уложить его на ложе лафета? Врагу не пожелаю. Я волоком – сначала ствол, потом задник – закинул его, а потом среди трупов пытался найти сухой тряпичный мешочек с порцией пушечного пороха. Мне казалось, сто лет прошло, пока я нашел и мешок с порохом, и мешок со шрапнелью. Еще сто лет прошло, пока я затолкал порох и заряд. Достал зажигалку и поднес ее к пороховому каналу. Орудие уже нацелено было, и я сильно обжег руку, когда запылал порох, в канале неся пламя к заряду. Но вот пушка как бы на мгновение замерла, напряглась и плюнула огнем и смертью вперед. Чуть не выпрыгнула снова из ложа.

Я посмотрел туда, куда стрелял. Видя, что им палят в спину, нападающие обернулись и увидели меня. Я стоял, поставив ногу на лафет, и с улыбкой посматривал на бьющихся внизу. А че, блин? Кто с излучателем, тот и прав. С излучателем был я, и напавшие ринулись куда-то в сторону по берегу.

В это время по залитым кровью улицам спускались мои гвардейцы. Пешком. Видно, в последний момент пожалели животных. Глупо жалеть животину, если идешь убивать людей, подумал я. Вся толпа ринулась мимо меня с набережной вниз на песок и буквально влилась в ряды отступающего противника. Как они там друг друга отличали, я плохо понимаю. Бой шел около двух часов. Я почти разрядил излучатель, когда понял, что мы победили. Часть врагов уходила в одну сторону по берегу, другая часть – в другую. Мои орлы прикончили остатки на месте высадки и только тут упали на песок. На этом участке мы отбились. Теперь надо ждать результата обороны бухты, в которой оставалось тысячи две моего ополчения и флот.

Я спрыгнул с пятиметровой высоты на песок и пошел к ним. Пока я шел, увидел, что одна из моих галер в нарушение приказа уходит из порта. Плюнул. Никуда от меня не уйдут.

Подошел к гвардейцам и тут только смог разглядеть, что целых-то и не осталось. Все раненые и покалеченные. И через одного рыдают, когда я, прикасаясь к ним, накладываю на раны медицинский клей. Они смотрели на меня, как я бы смотрел на ангела. Они готовы были на коленях благодарить кого угодно за спасение в этой мясорубке. А я смотрел на них и тоже хотел плакать. Никто не дрогнул. Все пришли умирать и были готовы умереть не за свою… за мою идею. Я смотрел на них… Я смотрел… и почему-то мне на мгновение показалось, что я, может быть, не достоин вести их. Не спрашивайте почему. Мне не объяснить так, чтобы вы поняли меня, в тот момент стоящего на когда-то золотистом, а теперь пропитанном кровью песке среди тысяч изуродованных, лежащих тел и горстки выживших, преданных мне людей.

Прибывший на капсуле Игорь, абсолютно случайно решив меня проведать, был удивлен, что мы – я, девяносто израненных гвардейцев и двести сорок матросов наших галер – еще удерживаем город. Бухта и порт пали. Но закрепиться десант уже не мог – слишком мало их оставалось. Кто успел, погрузились и ушли. И что его удерживать? На нас-то больше не нападали.

А-а, забыл… Совсем забыл про него. Еще был один канонир… Он остался без глаза, но даже с адской болью и залитым кровью лицом он продолжал оборонять южное укрепление. Это именно его пушку я слышал, когда гнал по улицам стадо обезумевших от страха людей. Когда я его нашел, он даже сказать ничего не мог. Я погрузил его, уже находящегося без сознания, в капсулу, в диагностер, совмещенный с реанимационным отсеком, а сам сказал, что останусь в любом случае с гвардейцами. Игорь прошелся на низкой высоте над берегом, нагнал отступающее ополчение со штабом обороны во главе и велел всем возвращаться в Ристу. И посадил капсулу на берегу, пытаясь спасти в медблоке жизнь канонира.

Так рождаются легенды… Канонир не выжил. На его обелиске он был изображен один, склонившись к пушке, перед несметным количеством врагов.

Родилась морская гвардия. Если сравнивать ее заслуги с заслугой девяноста гвардейцев, то она не тянет на это звание, но я решил ее отметить. Теперь и она числилась в гвардии. Морские гвардейцы получали дополнительное жалование, и им положен был флаг.

Флаги были только у городов. Я так велел. Потом появился флаг Академии – пронзенное клинком солнце на голубом фоне, – ставший гвардейским флагом для сухопутных частей. У моих ВМФ появился другой. Теперь каждая галера носила флаг на своей корме. Пушка на костях на белом фоне.

Всех выживших я премировал сотней монет на нужды и поместьями возле Тиса, закрепленными в вечное владение за ними и их потомками.

Так появились доверенные дворяне. Каждый получил отпуск на остаток зимы, который он мог провести, где ему вздумается. А по возвращению я сказал, что предоставлю им в командование по взводу. Ибо чин им присвоен лейтенантский.

Я не казнил командира ушедшей из порта галеры. То, как он теперь выглядел на фоне остальных, было достаточным наказанием. Я просто даже не взглянул на него.

Игорь принял у меня командование в Ристе и над всеми частями только спустя две недели. Ему надо было закончить начатое в Тисе. Война войной, а были вещи, тоже не терпящие отлагательства. Но он вернулся, и я с облегчением передал ему бразды правления. Перезнакомил его со своими помощниками и попросил их лишний раз не обижать. Потом я сел в капсулу и полетел. Только не в Тис. Я полетел в Апрат. Я еще ни разу не видел этого города.

Красиво… Видно, что его проектировали заранее. Не так, как наш Тис, – хаос построек и кривых улочек. Апрат был строгим и в то же время каким-то радостным городом. Строгость линий улиц и радость от зеленого цвета крыш и светлых домиков. Дворец Ролли я нашел сразу. Он возвышался над городом своей белой башней с множеством небольших балкончиков. Я повесил капсулу на уровне середины башни и стал рассматривать ее окна. Ей уже должны были доложить о провале ее акции в Ристе. Она уже наверняка пережила это и приняла как свершившийся факт. Но она не могла не выйти. Или в бешенстве тряся кулаками, или в злобе надменно поглядеть на меня, или в трагедии осудить такое количество жертв. Она вышла.

Я не могу сказать, какой я ее увидел. Расстроенная? Да. Грустная? Да. Но и решительная! И готовая на все для победы! Каково ей смотреть на сверкающий хищный корпус капсулы и ее распахнутые ракетные порты? И ведь все есть в ее взоре. Только не страх. Словно она говорит: «Нажми на пуск… И ты победил. Спусти зверей, что воют в полете и несут смерть. И все твое». Я только усмехнулся. Если бы мне нужна была ее жизнь, я взял бы ее. Мне нужно было больше, чем жизнь. Это я сейчас уже понимаю, что мне тогда было нужно. А скажи мне это в лицо тот же Игорь, я бы его, наверное, ударил. Наверное…