— Что такое? — выкрикнула я. — Ну чего ты так на меня уставился?

На секунду Вилли опешил, но вскоре опомнился и, ухватив себя за пояс, развернулся ко мне задом, обтянутым просторными спортивными брюками.

— Платье! — всхлипнул он, и мне показалось, что толпа раздвинулась, чтобы его голос мог достичь меня напрямую. — У тебя подол платья зацепился за резинку трусов.

Когда я покинула цветочные ряды, мои щеки все еще горели. В этом конце Коламбия-роуд было уже не так людно, но я не теряла бдительности, высматривая детали вроде аспидно-серого «моррис трэвеллер». Он оказался припаркован на солнышке прямо передо мной. Я не могла сказать наверняка, наш ли это знакомец. Вчера было уже слишком темно, чтобы определить цвет, а сейчас солнце светило слишком ярко, и разглядеть, кто сидит внутри, не представлялось возможным. Если, конечно, в машине вообще кто-то был. Лобовое стекло сияло так, что больно было смотреть. Набрав темп, я бросила еще один косой взгляд украдкой и временно ослепла. Из уголка глаза выкатилась слеза, за которой могли последовать и другие, если бы я позволила себе припомнить недавние события. Вот какой ранимой я себя чувствовала, направляясь к автобусной остановке за углом, потому что не могла ехать в метро: слишком много лиц, слишком тесно, и некуда отвернуться, чтобы глотнуть воздуха.

На остановке выстроилась небольшая очередь. Похоже, все эти люди в упор меня не видят, не считая мужчины в костюме в тонкую полоску: он стоял последним и заметно съежился, стоило мне подойти. Впрочем, выглядела я, прямо скажем, эмоционально неуравновешенной девицей и едва сдерживалась, чтобы, захлюпав носом, не броситься к нему на плечо с просьбой обнять меня покрепче. «Странно, — думала я, — люди не желают тебя знать как раз тогда, когда тебе позарез необходима толика участия. Причем мужчины кажутся наиболее жестокосердными, они явно не горят желанием шагнуть тебе навстречу, показав, что у них тоже есть чувства. Идиотская ситуация: люди располагают безграничными возможностями сострадать, чувствовать и любить, но понастроили себе защитных укреплений, лишь бы, не дай бог, не проявить себя такими, какие они есть на самом деле».

Решив взять себя в руки, я вспомнила, что мы со Слимом всего-то несколько недель как вместе. Стало быть, я вполне могу взглянуть на все со стороны, стряхнуть напластования эмоций и спокойно разобраться в наших с ним отношениях. Похоже, все как раз наоборот: я завела себя в тупик и всецело завишу теперь от Слима, который один способен удерживать меня на плаву. Почему? Да потому, что Слим таскал у меня резинки для волос и ленты, а мне еще не встречались парни, до такой степени раскованные в этом смысле. Кроме того, он легко ладил с моим братом и довольно спокойно воспринимал мои бредни насчет легкого заработка. Никто из моих знакомых не пошел бы на ограбление банка ради меня. Самое же главное — нас со Слимом сплотили испытания, пережитые вместе. А разъединяла — технология: камеры, оплачивавшие наше жилье, и сетевая игра со спрятанным в ее глубинах миллионом. Вещи, изобретенные, чтобы скрашивать человеку существование.

Из раздумий меня вывел какой-то идиот на белом фургоне: шелестя шинами мимо остановки, он надавил на гудок и уставился на меня так, словно ждал, что я поблагодарю его за это. «По крайней мере, Слим не был настолько невнимателен, — подумала я и вдруг обнаружила, что стою уже в голове очереди, а не в хвосте. — Да что со мной такое происходит? Неужто я дышу каким-то другим воздухом?» Я действительно не чувствовала выхлопных газов, летящих на меня справа и слева, что настораживало, поскольку над мостовой явно покачивалась завеса гари. Задумавшись, нет ли в моей внешности отклонений под стать моим ощущениям, я обернулась, чтобы поискать, в чем бы отразиться, и тут же принялась хватать открытым ртом всю ту дрянь, что носилась в воздухе. Ибо передо мной предстало не собственное мое отражение, а выставленные за стеклом аквариумы. Сверху висела каллиграфическая вывеска.

— Это же «Рыбий глаз», — прошептала я, увидев морских чудищ, которых утром разглядывала через посредство веб-камер.

Само заведение смахивало на лавку подержанных электротоваров; вся разница в том, что витрины были заставлены отнюдь не телевизорами. В жизни зверюги казались крупнее, чем на экране; они были даже более раздутыми и пятнистыми, и каждая просто висела в цветущей воде множества оттенков: некоторые — в компании водорослей, другие — над голыми камнями. Я и понятия не имела, как называются эти виды, но все рыбы до единой смахивали на придонных падальщиков.

Зачарованная увиденным, я покинула очередь, чтобы взглянуть поближе. И, подойдя, заметила миниатюрные камеры, прицепленные к верхней кромке каждого аквариума. Их неподвижность напомнила мне о зимородках, замирающих над самой водой перед тем, как ринуться вниз на жертву. Упершись ладонями в колени, я заглянула в промежуток между двумя стеллажами. Аквариумы стояли там повсюду но особое мое внимание привлек длинный бассейн у противоположной стены. В нем беспокойно двигалось нечто глянцевито-серое.

«Боже мой, — сказала я себе, — да это ведь Челюсти-младший!» Сложив ладони на манер бинокля, я прильнула к стеклу, надеясь получше рассмотреть чудовище, и как раз в это время перед аквариумом с акулой прошествовал владелец «Рыбьего глаза» собственной персоной. Кензо, хмурясь, прижимал к уху трубку от старомодного телефона с кабелем, тянувшимся от кассового аппарата в дальнем углу. Скорее всего, получал инструктаж от хозяина. Обсуждали небось, что будут делать, если нам вздумается выпрыгнуть из банки. Загромоздившие витрину аквариумы рассеивали свет, пропуская внутрь лавки лишь небольшую его часть, тени жутковато качались по стенам. Ясно, отчего Павлов не рвется в магазинчик Кензо. Тот, однако, чувствовал здесь себя как дома. Свободной рукой он кормил постояльцев, разбрасывая по аквариумам хлопья, словно добавляя приправу в бульон. Рыбы охотно ели корм, и я даже засомневалась в верности своих предположений. Может, он разговаривает вовсе не с Картье, а со своей матерью? Или, скажем, договаривается о крупном пожертвовании в благотворительный фонд? В конце концов, я ведь только сторонний наблюдатель, а внешность обманчива; это мне известно не понаслышке. Я так увлеклась размышлениями о том, что склонна делать поспешные заключения, что далеко не сразу сообразила, что Кензо меня заметил. Мужчина с руками, покрытыми татуировками, даже отвлекся от телефонного разговора, когда я вновь скользнула взглядом по его лицу. Должно быть, он недоумевал, что со мной случилось, когда я вдруг отшатнулась от витрины. Быстрый вдох городского смога и длившийся гораздо дольше выдох вернули меня на улицу, а затем я увидела автобус, готовый везти меня навстречу новому дню.

На работе все смотрели друг за другом в оба. Стоит ли удивляться: я подвизалась в отрасли, где люди зарабатывали этим себе на жизнь, хотя между десятью и полуднем это, возможно, проявлялось еще не столь отчетливо. Ношение темных очков по утрам относилось к непременным атрибутам модельной индустрии, что, впрочем, не касалось меня, работавшей за столом в приемной. Мне особенно нравилось наблюдать за входящими специалистами по отбору моделей и агентами. Меня завораживала их манера осматриваться в приемной, бросая взгляды в обе стороны и не поворачивая при этом головы. Модели подражали им по мере возможности: насколько я могла судить, они прилагали все усилия, чтобы не пропустить ни единого взгляда, одновременно как бы не замечая их. Эти люди незримо наблюдали друг за другом, и меня это одновременно интриговало и отталкивало. Лишь когда кто-то из них замечал меня, моя проницательность начинала давать сбои. Наверное, я слишком нервничала из-за Слима. Видимо, поэтому сегодняшние посетители старались держаться от меня подальше. Взглянув на меня мельком, они отводили глаза, чтобы затем вглядеться попристальнее. Все эти взгляды, задерживавшиеся чуть дольше обычного, делали меня похожей на одушевленное подобие полицейского фоторобота. Смесь неуловимо знакомых черт, за которой невозможно разглядеть личность.