— А когда туман разойдется? — спросила Катя тихо.

Чайкин запахнул плотнее свою некогда стильную, а теперь безнадежно замызганную белую куртку.

— У нас туманы, бывает, по трое суток держатся, — сказал он, — но это осенью.

— Сам-то ты откуда в анклав этот переехал? — поинтересовался Кравченко.

— Из Мурманска. — Чайкин поежился от сырости. — Давно, еще когда в школе учился в первом классе. У меня батя военный был.

— Жив отец-то? — спросил Кравченко.

— Нет. И мать умерла. Я теперь сам себе режиссер.

Как тут сыро во дворе… Радикулит схватишь. Я сейчас дом обошел, там грядки везде, грязищу развезло. А возле бочки вообще лужа, хоть плавай.

— Это где? — переспросил Кравченко, закуривая.

— Там, за домом. С крыши, наверное, льет сильно, — Чайкин кивнул в туман.

Катя услышала, как в «газике» заработала рация.

Патрульные связывались с другими нарядами: «Нет, сейчас в Рыбачий смысла нет ехать… Девочки у матери тоже нет, туда уже ездили, справлялись…»

— Катя, подойди ко мне, — услышала она голос Кравченко.

— Куда? Я тебя не вижу.

— Сюда, за угол.

Катя медленно вдоль стены пошла мимо крыльца.

Грядка-клумба под окном, куст белых мокрых ромашек. Кравченко стоял возле большой пожарной бочки, накрытой деревянной крышкой. Катя сделала еще шаг, и ноги ее сразу по щиколотку оказались в воде В траве рядом с бочкой действительно образовалась целая лужа.

— Ноги промочила из-за тебя. — Катя тщетно пыталась отыскать сухой участок. — Ну что тут? Откуда здесь столько воды?

Кравченко смотрел вверх. Крыша дома тонула в тумане. Видно было только окно, задернутое белой занавеской.

— Тут ни слива, ни трубы водосточной нет, — заметил Кравченко. — Ну-ка, погоди… — Он шагнул к бочке. Поднял тяжелую деревянную крышку. Заглянул внутрь и…

Катя увидела, как изменилось его лицо.

Потом, когда подбежали Катюшин и милиционеры, когда глухо, страшно завыла, заголосила старуха, она по-прежнему стояла рядом с Кравченко. Смотрела на это.

— Выходит.., она там все время и была, — испуганно шепнул Чайкин, — а мы-то… Ну правильно, я еще удивился, откуда здесь такая лужа?

Крикунцова была мертва. Тело вытащили из бочки с водой.

— Может, она сама как-нибудь туда, случайно? — Чайкин смотрел на труп. — Влезла, сорвалась и утонула? Много ли ей надо? Она ведь вроде больная?

Кравченко наклонился над телом, отвел в сторону мокрые слипшиеся Пряди волос на окоченевшей шее.

Катя увидела на коже четкие сине-багровые отпечатки.

— Утопили ее. Это видишь? — указал на следы Кравченко. — Схватили вот так сзади за шею, окунули головой вниз в воду, пока не захлебнулась. А потом и тело туда же засунули, полбочки расплескали. Опоздали мы. И ты, лейтенант, кажется, тогда тоже опоздал.

Она уже несколько часов как мертва. Ее еще до тумана в бочке утопили, а может, и до дождя.

Катюшин стоял возле бочки — спиной к ним и к распростертому на мокрых грядках тщедушному мертвому телу. Катя хотела было подойти к участковому, сказать ему что-то ободряющее, но Катюшин вдруг с остервенением и яростью пнул бочку ногой, и она с глухим стуком опрокинулась набок, нещадно калеча и заливая потоками воды куст белых ромашек.

Кравченко оказался прав: смерть Крикунцовой наступила более девяти часов назад. А это означало, что убили ее — Катя думала об этом с содроганием — почти в то самое время, когда они так мирно загорали, купались и считали облака.

— У самих тут черт знает что творится, а на меня все спихнуть хотели, — проворчал Чайкин, мрачно наблюдавший за тем, как прибывшие вслед за патрульными оперативники и молодой, модно бритый наголо следователь прокуратуры деловито шныряли по двору.

Катюшина отослали опрашивать соседей. Катю, Кравченко и Чайкина вежливо пригласили в понятые.

Катя показала удостоверение — уж извините, не получится, что вызвало весьма вялую реакцию чисто профессионального недовольства.

— Что-то я никак не пойму. Девочку-то за что утопили? — не унимался Чайкин.

Катя терпеливо поджидала Кравченко у калитки.

Стоявший в нескольких метрах по ту сторону забора милицейский «газик» был уже смутно различим — он точно плыл в белом облаке над дорогой.

— Тот, кто убил Крикунцову, хотел себя обезопасить, — сказала Катя. — Девочка что-то видела или же вообразила, что видела, за это и поплатилась.

— А что эта малявка могла такого видеть? — спросил Чайкин.

— Никто этого точно не знает. Катюшин, например, думает, что она могла стать свидетелем убийства вашей приятельницы.

— — Она видела, как убили Иру? Она так сказала?!

— Нет, этого она не говорила. Просто в присутствии нескольких человек она повела себя очень странно. Так что можно было по-разному истолковать и ее слова, и поведение. И знаете, Борис, — Катя смерила Чайкина взглядом, — вам крупно повезло, что вас в тот момент там не оказалось.

— Это почему?

Катя сложила пальцы «решеткой» и поднесла к глазам:

— Потому что «свои» в этом водно-курортном раю, как мне кажется, дошли уже до того, что готовы поступить с любым из чужих не слишком-то честно. Вы разве не слышали, что здесь уже произошло несколько убийств?

— Слыхал, — Чайкин кивнул, — мне они сразу, еще в первый вечер после тюряги, как я у них заночевал, все выложили.

— Кто — они?

— Участковый наш с его дружком, — Чайкин усмехнулся.

— Борис, я вас вот о чем все спросить хочу. Вы только не обижайтесь, ладно? Вот если честно и откровенно — вы Ирину Преториус ведь не жалеете? Ни капельки не жалеете?

Чайкин не отвечал.

— Ну, вы можете мне правду сказать? Я же не Катюшин. Вы ведь не любили ее и не сожалеете о ее смерти, так?

— А через кого я попал в эту передрягу, а? Я не знаю, что мне делать дальше, как мне существовать.

Кого бояться, сколько еще торчать в этой проклятой дыре. И мне страшно. Да, я ее не любил, — Чайкин кивнул, — и вообще, смешно говорить, в нашем с ней случае о какой-то там любви. Но мне ее очень жаль сейчас. Ясно вам? Я был идиотом, что согласился ехать с ней сюда. Отказался бы, она бы сюда не попала, осталась бы дома. Была бы жива.

— Но муж мог и дома с ней расправиться, разве нет?

Вы ведь совсем недавно горячо убеждали нас, что Ирину убил муж из ревности. Он и вам ведь сейчас угрожает.

— А это тогда как же? — тихо спросил Чайкин, кивая в туман, откуда доносились голоса: «Осторожнее, на носилки переносите… Тут вроде закончили с осмотром, перейдем теперь в дом». — А как же все остальные убийства?