Катя повернулась и пошла из гаража. Больше присутствовать при этом она не хотела. Это было как раз то самое, чего в глубине души так боялся участковый Катюшин. Глядя на перекошенное от гнева и обиды лицо Базиса, Катя с тоской поняла, что это только начало.

* * *

«Полный мрак, Серега», — объявил Кравченко Мещерскому как раз в ту минуту, когда Катя открывала дверь в свой номер. Кравченко сидел на неубранной постели, Мещерский устроился напротив на стуле возле открытого окна. Со стороны причала все еще доносился вой милицейских сирен.

— Сразу будем вещи укладывать, — спросил Кравченко, завидев на пороге Катю, — или подождем?

— Мы остаемся здесь, — сказала Катя.

Мещерский тяжело вздохнул.

— О чем ты хотела с нами посоветоваться? — спросил он.

— Господи, сначала, конечно, об этом новом убийстве. А теперь даже не знаю, с чего начинать. Представляешь, Чайкин сказал мне, что, оказывается, у Марты и Дергачева, которого вы с колокольни сняли, был ребенок! И куда-то делся. — Катя коротко поведала новости.

— Ну и что? — спросил Кравченко. — К бочке-то с утопленницей какое это имеет отношение?

— Сереженька, — Катя села напротив Мещерского, — ну вот ты что думаешь? Я все сделала, как мы с тобой хотели. Поговорила с Баркасовым — массу сплетен почерпнула. Потом с Чайкиным, вот только что с Ильей нашим — они там в гараже до сих пор с Катюшиным отношения выясняют. Может, еще и подерутся. Если дальше так пойдет и если в поселке еще кто-то умрет, они тут просто есть друг друга начнут живьем от страха и ненависти. Сереженька, ну скажи же что-нибудь. Ведь у тебя бывают эти самые…

— Проблески сознания, — фыркнул Кравченко.

— Озарения, Сереженька. Ведь ты размышляешь о том, что тут творится, о том, что сегодня случилось. — В голосе Кати теплилась надежда. — Ну скажи… Что первое пришло тебе на ум, когда ты сегодня узнал об убийстве?

— Катя, милая, я не дельфийский оракул. — Мещерский грустно улыбнулся. — Честно признаться, я спал как сурок. В девять только от шума за окном проснулся, от сирен. Спустился вниз, а тут Вадька вон меня огорошил… Что первое мне в голову пришло? То, что тот, кто убил эту больную девочку, сильно рисковал. Ему ведь крупно повезло, что Крикунцова была одна и что рядом не было соседей. Но они ведь могли и дома быть. А времени для убийства он на этот раз не выбирал, нет. Он даже не уверен был: правда ли то, что говорила девочка, или это ее больной вымысел. Он, как мне кажется, гадал точно так же, как и мы, — что же она видела, если действительно видела? Но он не стал ни ждать, ни выяснять. Он решил сразу и как можно скорее заставить ее замолчать. И отсюда, мне кажется, напрашивается вывод…

— Какой? — ревниво спросил Кравченко.

— Что совершенно неожиданно для себя он оказался на грани разоблачения. И еще такой вывод, что ему, Катя, есть что терять. Поэтому он рискнул по-крупному, стремясь убрать от греха даже такого вот спорного, ненадежного свидетеля. Чтобы обезопасить себя и по-прежнему быть в тени. И еще я думаю, Катя, вот что, — Мещерский вздохнул. — Смерть Крикунцовой, как бы цинично это ни звучало, ничего сейчас не меняет и ничего не дает. Надеяться на то, что смерть этой бедняги станет отправным пунктом разгадки всего дела, — заблуждение. Ведь тогда в церкви, когда мы с ней столкнулись, это была чистая случайность.

Мы там оказались, Крикунцова туда забрела, остальные. Ну а если бы всего этого не случилось? Что бы тогда было? Тогда картина оставалась бы прежней — три фактически серийных убийства девушек на сексуальной почве и совершенно непохожее на них убийство Преториус. И мы бы искали разгадку, располагая лишь уже известными фактами.

— Мы бы вновь и вновь пытались установить, связаны ли эти смерти, — сказала Катя.

— Да, точно. Но теперь у нас еще одно убийство.

И тоже непохожее на прежние. Дает ли нам смерть Крикунцовой окончательный ответ о существовании этой связи?

— Я думаю, да.

— Из чего же ты исходишь, решая, что все эти преступления как-то связаны?

— Я чувствую. Сереженька, иначе просто быть не может. Но связь эта лично для меня видится пока только вот в чем: если Крикунцову могли убрать только за то, что она, ненормальная, могла что-то видеть, то и Преториус могли убить по той же самой причине.

Но вся загвоздка в том, что Преториус как раз быть свидетелем-то и не могла, потому что…

— Подожди, не спеши. Давай поразмышляем отвлеченно. Я тебя понял: по-твоему, Преториус не могла что-то видеть или знать по трем убийствам девушек, потому что она только что приехала в Морское, никого здесь, кроме Марты, не знала и вообще о происходящем понятия не имела. В том числе и о Водяном. Она просто не успела ничего узнать, так? Но все это мы пока. Катюша, забудем. Если честно, то, по-моему, это вообще не играет никакой роли.

— Как это? Куда-то ты заплыл, Серега, друг. Покороче и пояснее, пожалуйста, — сказал Кравченко.

— Я поясню: чтобы стать свидетелем чего-либо, человеку нужны только глаза и уши. Даже ясный ум для этого не нужен, как мы видим на примере Крикунцовой. Тем более лишними оказываются такие частности, как знание местности или людей, в ней проживающих. Человек может впервые приехать в незнакомый город, проходить по улице и стать свидетелем ограбления банка, запомнив бандитов в лицо.

— Или, как мы, стать свидетелем прыжка с колокольни, — хмыкнул Кравченко. — И все же, Серега, это просто схема.

— А мы и строим схему. Разве нет? Нам важно установить связь в цепи всех этих смертей. И по возможности — логическим путем, а не с помощью Катиной обманчивой интуиции. Где-то в нагромождении уже известных нам фактов, домыслов, сплетен, улик должно скрываться рациональное зерно. Главное — зерно.

Сейчас все внимание вроде бы концентрируется на смерти Крикунцовой, но…

— Что? — спросила Катя. Плутания Мещерского начали ее утомлять.

— То, что она умерла, — это ведь тоже случайность.

Ведь она не была избрана, намечена убийцей в качестве очередной жертвы, нет. Она прежде вообще не представляла для него никакого интереса. Она поплатилась жизнью за то, что случайно привлекла к себе его внимание одной своей абсурдной фразой, что «и ее кто-то там зарежет, как и ту, другую». Если она даже что-то и видела там, на пляже, она даже не сумела в силу своей болезни рассказать об этом.

— Но она пыталась, разве нет? — спросила Катя. — Как и Преториус, она пыталась что-то сказать.

— Предсмертные слова Преториус на первый взгляд не менее странны и абсурдны, — сказал Мещерский. — Но я отчего-то постоянно о них думаю, Катя. Вот ты говоришь, что и Баркасов уверен, что это не было бредом. Но тогда почему она так странно говорила? Она ведь не Маша Крикунцова. С мозгами у нее все было в порядке.

— Ну знаешь, когда косая в глаза глянет, тут уж не до слов будет! Она ж умирала! — возразил Кравченко.