Ясно, что богатство – дело совершенно не объективное, и каждый из нас – в разных обстоятельствах и на разных этапах своей жизни – вкладывает в это понятие совершенно разный смысл.

Поэтому вполне законен и такой, например, подход: истинное, настоящее богатство не в том, что ваша собственность оценивается шести-, семи-, восьмизначными суммами. По-настоящему богат тот, у кого богатая жизнь. А это значит – разнообразная, интересная, достаточно сытая и комфортабельная, это уж само собой. Но добывание денег не должно занимать слишком много вашего времени, иначе вы не богач, а раб. Что толку в больших деньгах, если вы не можете с их помощью обеспечить себе достойный образ жизни? Если у вас не остается времени на любовь, на семью, на воспитание детей, на хобби, на прогулки у берега моря, на книги, фильмы, концерты?

Мой самый богатый английский друг – назовем его мистер Вильямс – замечательный, интеллигентный и удивительно тонкий и деликатный человек. Может быть, именно потому, что он не «новый англичанин», а «старый». Не в смысле возраста, а в том отношении, что он мультимиллионер в третьем или четвертом поколении, что его отец и дед заседали в палате лордов, что он – «старые деньги», а не новые.

Мог бы, конечно, изображать аристократическое высокомерие, но родители не так его воспитали. Они внушили ему, что чваниться богатством и родовитостью стыдно. Если и есть в нем скрытый снобизм, то он проявляется именно в нарочитой небрежности одежды, в презрении к моде, предпочтении старых видавших виды автомобилей новым. Иногда, на мой взгляд, он заходит в этом слишком далеко, когда носит свитера с протертыми рукавами или приспущенные от ветхости, хоть и безупречно чистые носки.

Я впервые познакомился с ним в Москве, когда он волею судеб оказался вместе с помощником в моей квадратной десятиметровой кухне в 16-этажном блочном кооперативе в Новых Черемушках.

О, эта кухня в 80-е годы была предметом особой гордости в нашей семье. Пусть комнаты небольшие и потолки не очень высокие, пусть дом сложен не из престижного кирпича, а из блочных панелей, зато есть где посидеть за столом с друзьями. А хорошенько закусив и слегка выпив, потом можно еще пойти потанцевать в гостиную – пусть была она не так уж намного больше кухни, но ее можно было не загромождать столом, именно потому там было где развернуться.

Чем объяснить нашу почти мгновенно возникшую взаимную симпатию? Ведь происходили мы из разных не то что миров, а вселенных.

Но мы оба были уже тогда свободными и богатыми людьми. Да-да – богатыми! Он – с доставшимися в наследство миллионами (о которых я, впрочем, в момент знакомства понятия не имел) и я, со своими 400 рублей в месяц официальной зарплаты. Плюс имелись тогда и гонорары, зарабатываемые «слева», в том числе сотня-другая долларов в месяц в инвалюте – целое состояние по тем временам. Мне почти хватало денег до получки! Я очень любил свою работу, и мне почему-то за нее еще и платили. Я работал много, в охотку, но при этом оставалось время попутешествовать с женой, съездить в Гагры или Подмосковье, а то и в Будапешт. И книги, и фильмы, и нескончаемые жаркие споры с коллегами – это была полная до краев жизнь. Ни мне, ни мистеру Вильямсу некогда и некому было завидовать. А ведь эта штука, зависть, чаще всего и толкает людей на борьбу за большие деньги.

Конечно, если бы я имел хоть малейшее представление о его состоянии и происхождении, это могло бы меня смутить и сковать. А так – он был, конечно, какой-то важной шишкой, представлявшей наших лондонских потенциальных партнеров, это я знал. В тот вечер его должен был ублажать мой начальник, но что-то случилось в последний момент, и мне пришлось его заменить. Приличных ресторанов в Москве в то время было крайне мало и в них было трудно попасть, если не заказать столик заранее, и вот с горя я взял и позвал его к себе, в Новые Черемушки. Взял, правда, у босса черную «Чайку», чтобы встретить гостя в Шереметьево.

Мистер Вильямс осмотрел машину с не совсем понятным мне в тот момент веселым любопытством, сказал: мне еще не приходилось ездить в таких огромных автомобилях!

А потом, когда «Чайка» с огромным трудом медленно продиралась по узким, заснеженным дорожкам между домами Новых Черемушек, к нам подбежала решительная старуха в пуховом платке и в валенках и звучно ударила ногой по колесу. «У-у, слуги народа!» – злобно прорычала она. Наверно, она давно мечтала о такой возможности, но случай так близко подобраться к машине номенклатуры все не предоставлялся. И вот теперь сами приехали – с доставкой на дом.

«Что это было?» – удивился мистер Вильямс. И когда я ему всё объяснил, как мог («слуги народа» – не самая простая идиома для перевода), пришел в полный восторг. Я тогда еще не понимал, какую тему для рассказов в аристократических салонах Лондона получил мой гость!

Понравилась ему и наша квартира и особенно кухня (так его, безусловно, еще не принимали). Он со вкусом ел, с искренним любопытством пробовал русские блюда и напитки, в которых был, впрочем, как и я, весьма умерен. Но объединяло нас и многое другое. Я был из театральной семьи, его тетка была известной английской актрисой, больше других писателей мы оба ценили Чехова. И оба терпеть не могли выпендрежа, того, что сейчас называют «понтами». И анекдоты нам нравились одни и те же.

Благодаря мистеру Вильямсу я, собственно, и оказался в Англии. Сначала в короткой командировке для осуществления некоего англо-российского проекта, вовсе не планируя здесь оставаться надолго, а потом жизнь сложилась так, что «застрял» на Альбионе чуть ли не навсегда. Возможно, мистер Вильямс и с самого начала, после нашего знакомства, потихоньку вел дело к этому.

Конечно, оказаться в его четырехэтажном особняке в центре Лондона после Новых Черемушек было несколько… в общем-то что-то сродни шоку мы с женой испытали. Чтобы смягчить потрясение, мистер Вильямс решил для первого раза принять нас в подвале, на кухне.

Мистер Вильямс вполне счастлив в семейной жизни, но он – самый богатый, но и самый грустный среди моих английских друзей. В его глазах прячется постоянная, неизбывная печаль. Стоит ему расслабиться, чуть-чуть забыться, и она вылезает наружу.

И вот я думаю: насколько это может быть связано с тем, что он родился сразу очень богатым? В мире не было ничего такого, чего не могли бы позволить себе его родители или, позднее, он сам. Каково это – расти в сознании, что в материальном мире, по крайней мере, ему не за что бороться? Захочет пароход, будет пароход, самолет, так самолет… Хоть пять «роллс-ройсов», хоть десять… И какое это имеет значение?

Семья мистера Вильямса создала одну из всемирно известных компаний в области издательского дела. Когда после университета пришла пора, он пошел в эту компанию работать и после коротких стажировок в разных ее подразделениях да пары бизнес-школ стал одним из ее исполнительных директоров. Не главным, но ключевым, надзирающим оком семьи – владельцев блокирующего пакета.

И каково это было опять, думал я, прийти и знать, что если не проявишь признаков клинического идиотизма (именно в медицинском смысле слова), то непременно будешь директором – не потому, что талантлив, а потому, что так заведено. Можешь сколь угодно быть умен и замечательно вкалывать – все равно этого никто не оценит, ты же не за то в командное кресло посажен.