ему своими мягкими губами, и он знал, что это должно быть чувственно и неистово – он внушал себе, что это неистово и эротично, – но чувствовал себя пришибленным от кокаина, которым поделился с ним барабанщик какой‐то группы, и все они вокруг были просто тела, резиновые, механические и, что особенно важно, не ее…

Прикосновение Лили к Вайолет было таким медленным, и нежным, и легким, только подушечки, кончики пальцев кружат. Было знакомое удовольствие от чужого прикосновения, всегда такого отличного от предсказуемого удовлетворения своей рукой, но было и что‐то еще. Это Лили. Это ее друг. Тысяча тоненьких нитей связывала ее с Лили; но протягивались они теперь по‐другому. А затем вздох прямо в ухо, вздох теплого удовольствия от того, что она оказалась такой влажной, когда кончики пальцев проникли внутрь, и еще один вздох от того, что Вайолет напряглась невольно и подалась навстречу разведочному прикосновению, когда оно нашло ту самую точку, и вот Вайолет содрогнулась, не владея собой, и все толкнулось внутрь и наверх…

И Эл кончил, отчасти в рот женщины, отчасти на щеку ей и плечо, и увидел ее лицо, как она смотрит на него снизу вверх, и на лице ее сбой, разочарование, может быть, потому, что она заметила, что он не столько в восторге, сколько в печали, или совсем немного ей благодарен, и что‐то ссохлось в нем, пожухло и вышло вон.

Ему нужно назад, к Вайолет.

Глава 8

Февраль 1972 года

Стех пор как Эл сообщил, что в феврале он возвращается в Лондон, Вайолет перед каждым их (теперь еженедельным) телефонным разговором клялась себе, что в этот раз расскажет ему о Лили. Признается, что последние пять месяцев спала с соседкой по дому. Пусть он знает, что по возвращении поселится не только с Вайолет, но и с ее любовницей тоже.

Но затем срок стал ближе, и Вайолет решила, что с тем же успехом может рассказать ему это лично. Так будет даже честней.

А когда осталась всего неделя, в комнату к ней зашла Крис и протянула то, в чем Вайолет увидела спасательный круг. Усевшись, довольно‐таки весомо, на кровать, Крис принялась водить пальцем по узорам покрывала, которое Ангарад связала для дочери много лет назад.

– Послушай, мне неприятно тебе это говорить, но я потолковала с другими соседками по дому, и мы просто не представляем, как здесь будет жить мужчина, пусть даже и такой абсолютно прекрасный, как Эл. Мы все считаем, что в “Матильде” есть место только для женщин.

– Понятно…

Где‐то в голове Вайолет зазвенели колокола.

– Кстати, я очень хочу с ним познакомиться, прямо жду, когда он приедет. И, конечно, раз я сообщила тебе об этом, что называется, в последний момент, ничего страшного, если он поживет здесь какое‐то время, пока вы двое не найдете себе собственное жилье…

– О… – У Вайолет отвисла челюсть. – Послушай, Крис… если речь только о мужчине… я не могла бы остаться?

Лицо Крис отразило смену нескольких чувств кряду.

– Ну, я полагаю, да…

– Просто дело в том, что я чувствую себя здесь такой устроенной, такой… обосновавшейся… и я так предана “Матильде” и ее… ее миссии. Правда, я в самом деле совсем не хочу… сниматься с места. – Вайолет сама слышала, что в речь ее прорывается паника, но возможность остаться, которая, казалось бы, замаячила перед ней, ускользала из пальцев, и она не могла этого допустить.

Крис опустила взгляд на покрывало, ее палец по‐прежнему крутил и крутил круги.

– Я просто хочу… мне это необходимо!.. жить с женщинами вот прямо сейчас.

– Ну, ладно… Если ты уверена, что хочешь именно этого, конечно… Нам нравится, что ты с нами. Мы любим тебя. Но…

Вайолет поглядела на нее с невинным видом, и Крис, сдаваясь, подняла руки в жесте, в котором было несколько меньше энтузиазма, чем, по мнению Вайолет, ее идея заслуживала.

Прошло два дня, прежде чем Лили высказалась, что она думает о планах Вайолет.

– Вот что, – сказала она, когда Вайолет оторвала ее от дела, улегшись к ней на колени. – Я вижу, ничего у меня не выйдет, когда ты такая. Пойдем‐ка погуляем.

– Ну, ты и так все время работаешь. – Вайолет отстранилась, опустила подбородок и, глядя на Лили, ребячески распахнула глаза.

Та в последнее время с головой ушла в работу. Близился срок сдачи ее первой научной монографии, и Вайолет сердилась, ей‐то в последние недели перед возвращением Эла из Сан-Франциско хотелось общаться чаще.

– Прогулка – не совсем то, что я имела в виду… – застенчиво продолжила Вайолет. – И вообще, посмотри, какой ветер!

– Ничего, это пойдет нам на пользу. Сдует с нас паутину. Вперед!

Автобусом они добрались до вересковых пустошей Хэмпстед-Хит и стали бродить там между дубами. Ветер старался сорвать с веток последние жухлые листья. Лили взяла Вайолет под руку – скорее твердо, чем нежно.

– Послушай, Вайолет. Не пытайся внушить мне, что я твое порочное удовольствие. Вот ты его испробовала, и теперь возвращаешься к нормальной жизни. Это нечестно. И по отношению ко мне, и по отношению к Элу.

Вайолет попыталась обвиться вокруг руки Лили, как бы защищая от ветра, но на деле потому, что жаждала физической близости.

– Да я знаю! Но просто… все будет по‐другому, когда он вернется. И боюсь, что стану вести себя по‐другому рядом с тобой, когда он тоже тут рядом.

– О, так все и будет. Ты станешь. – Лили мельком, понимающе клюнула ее поцелуем в висок. – А я – нет.

– Да, – кивнула Вайолет почти про себя. – Уверена, что ты – нет.

Идеальное состояние, думала она, быть абсолютно собой и абсолютно честной со всеми. Не лавировать, не прогибаться, не ломать себя, поворачиваясь к кому‐то вот этой гранью, а к кому‐то – той.

Но, если так, не в том ли дело, что разные люди проявляют в нас разные грани? Вот с Лили Вайолет часто чувствовала себя маленькой девочкой – может, как раз потому, что знала: отношения у них временные. Не роман, а мыльный пузырь, легкий, летучий. В тех случаях, когда на Эла она бы, к примеру, разозлилась за то, что он не воспринимает ее всерьез, или когда чувствовала, что не может ему не возразить, противодействовать Лили она не могла: хотелось перевернуться на спинку и подставить живот, как щенок, который ищет внимания. Все интеллектуальные усилия, вся решимость, которую следовало нарыть в себе, чтобы к тебе прислушивались: в профессии, в политических делах или хотя бы в пабе – все куда‐то девалось. Отчасти, может быть, потому, что Лили и так знала, что она умна, Лили и выбрала ее потому, что она умна, Лили ничего не нужно доказывать.

Когда