Шалакуши ехали. Побег на вокзал, вернулся, а какое окно, какой вагон — вот хоть убей!

— Найдешь, — отвечал пассажир успокоительно. — Литературка — не ценность. Кому она нужна? Не скрадут.

Избач разинул рот, собираясь спорить, но, махнув рукой, двинулся дальше. У двери обернулся и, оглядев вагон, выбрал красноармейца, который, засыпая, качался у окна на лавке: лечь ему было негде. Избач сунул ему длинный сверток, который был зажат у него под мышкой.

— Держи, — сказал он. — Держи — не выпускай из рук. Вождей портреты.

Красноармеец испуганно принял сверток обеими руками и поставил перед собой, как взятую на караул винтовку. Он держал сверток с такой осторожностью, словно это была бомба, а не портреты вождей.

Избач вернулся в вагон минут через пять. Тяжелый пакет клонил его тело вправо.

— Нашел литературку, — сообщил он. Закинул увязанные веревкой брошюры и книжки на верхнюю полку, отобрал у красноармейца портреты вождей, бросил их к пакету с литературой, уселся, расстегнул военную шинель, скинул кепку и повторил, улыбаясь во всю ширь своего лица: — Нашел литературку. В соседнем вагоне. Я всегда, товарищи, своих ищу, деревенских, чтоб отдать. Чистым не дам: скрадут.

Пассажиры молчали.

— В село еду, — продолжал избач. — Авторитетишко у нас, у комсомольцев, на селе небольшой. Не верят нам мужички. Вот я им литературку и везу.

Пассажиры вздыхали, показывая, что им не разговаривать хочется, а спать. Но избач не умолкал:

— Изба у нас на станции была. Так я ее вглубь унес, в самую темноту. Станции название…

Пассажир с верхней полки предложил осторожно:

— А ты бы, парень, помолчал, чем зря языком трепать. Люди ездюют очень переутомленные. Из командировки ездюют.

Избач раскрыл рот — поспорить; он привык к тому, что ему все время возражают, а он обязательно должен не сдаваться и спорить. Но пассажир, перебивший его, начал нарочно громко храпеть, притворяясь спящим. Избач повернулся к красноармейцу и вздохнул:

— Авторитетишко у нас небольшой еще. Но ничего — будет больше.

Он забрался на самую верхнюю полку, туда, где полагается лежать вещам, положил голову на чей-то мешок, но не заснул. Ему ужасно хотелось поговорить или послушать что-нибудь интересное.

Единственная на весь вагон свечка погасла. Стало совсем темно. Темнота бежала и за окном. Но если заменить темноту дневным светом — то ничего радостного не откроется взору: низкорослый ельник да болото. Избач заснул. Его разбудил окрик кондуктора:

— Приготовьте билеты, граждане!

Пассажиры заворошились. Избач, потягиваясь, сунул руку в правый карман шинели и сразу же сел, согнувшись, чтобы не удариться головой о крышу вагона: билета не было. Избач соскочил на пол, запустил руку в левый карман, еще раз в правый, пощупал за обшлагом; потом, отвернув полы шинели, занялся исследованием штанов. В штанах тоже не было билета. Избач снова влез на верхнюю койку: оглядеть, не валяется ли билет там, не выпал ли он из кармана во время сна? Потом опять спрыгнул вниз и сызнова принялся рыться в карманах шинели, штанов, гимнастерки. Посмотрел даже за голенищами сапог. Кондуктор направил на него свой фонарь, а контролер хотел спать и негодовал на задержку.

Избач оробел.

— Товарищи, — забормотал он, — я билет потерял. Я литературку везу, задергался… Совсем было потерял литературку — и нашел. А билет — вот хоть убей!

— Идите за мной, — отвечал контролер.

— Куда идти? — растерялся избач. — Я пойду, конечно, но у меня литературка, вождей портреты…

Он огляделся, ища поддержки. Пассажиры молча прислушивались, ожидая, когда уведут безбилетного и можно будет вновь заснуть.

— Скажите пожалуйста, какая история, — бормотал избач, покорно снимая с верхней полки пакеты с литературой и сверток с портретами вождей. — Скажите пожалуйста!

Из соседнего купе выдвинулся человек. Фонарь кондуктора освещал ему только живот. Живот был из темного ворса. Обладатель живота обратился к кондуктору:

— У этого гражданина есть билет. Вот он.

Кондуктор немедленно поднял фонарь, и живот ушел в мрак. Зато появилось клетчатое кепи, надвинутое на брови. Человек стоял, нагнув слегка голову, и козырек бросал тень на его лицо. Контролер прокомпостировал и дал избачу билет, с подозрением косясь на человека в кепи. Потом двинулся к выходу. Когда фонарь кондуктора исчез, избач заговорил, шумно дыша:

— Вот спасибо-то! Это вы на полу нашли? Я, товарищ, литературку везу…

— Другой раз не теряйте билета, — резко оборвал его человек в кепи и пошел к своему месту в соседнем купе.

— Верно, — обрадовался избач, идя вслед за ним. — Растяпа я и есть. Я свои ошибки всегда признаю. Я, например, как в село ехал, со станции лошадь взял, барином заявился. И сразу признал: ошибка. Какое у крестьян доверие будет, если я зря полтину истратил? У меня ошибок в моей жизни очень много. А за билет и правильно, если арестуют. Потерял или не потерял — это контролера не касается. Скажите пожалуйста — этак всякий безбилетный заяц скажет, что потерял! Нет, надо под штраф таких, под арест!

— И очень жалко, что не арестовали, — согласился человек в кепи.

— Верно, — подтвердил избач теперь, когда билет уже был у него в кармане, — очень жалко. А, товарищ, скажите, как фамилия вам? Ведь без вас упекли бы меня. Как будто я нарочно. Ведь тут разбирать надо, кто нарочно, а кто просто так потерял. А они всех в одну кучу. Я литературку везу, портреты вождей, а они вот хватают ни за что, — говорил избач, не замечая, что он говорит совершенно противоположное тому, что говорил минуту тому назад. — Вы, товарищ, обязательно назовитесь.

— Максим Широков, — отвечал человек в кепи, чтобы отделаться от болтливого собеседника.

— А живете где?

Максим сказал и адрес.

Избач, вынув записную книжку и огрызок карандаша, тут же, в полной темноте, записал все.

— Так вы из Ленинграда! — радовался он, готовый болтать хоть до утра. — У меня там отец в Ленинграде, только я не помню его, какой он из себя. Он мать мою давно бросил, я тогда еще совсем малый был. Не встречали его? Масютин Иван! Такой смелый человек, гордый, — наверно, знаете? Он там с новой женой живет. Вы ему передайте…

— Я вашего отца не знаю, — перебил Максим, — и…

Избач не дал ему договорить:

— А к вам я, как буду в Ленинграде, — а я очень скоро буду, отец меня вызывает, и уж я так устрою, что обязательно в Ленинград попаду, я в Ленинград всю жизнь мечтаю, — так вот, как буду в Ленинграде, уж обязательно к вам зайду, еще раз спасибо скажу. Вы уж будьте уверены, что зайду.

Максим отнюдь не был обрадован этим