class="p1">Он попробовал приподняться, и где-то слева загудел сигнал. Левой рукой он пошевелить не мог, из локтя торчала игла, рядом с кроватью висела на треноге канюля с лекарством.

Он хотел нащупать под правой ладонью кнопку вызова (должна быть, он знал точно), но не нашел.

Телевизор неожиданно включился, и на экране (изображение оказалось трехмерным, что его удивило) появился мужчина: приятный толстячок в бледно-голубом халате и шапочке, лихо сидевшей на макушке.

– С прибытием! – воскликнул врач. – Рад, что вы проснулись. Скажу сразу, чтобы вы были спокойны: все показатели в норме, в медицинской коме вас продержали всего двое суток, чтобы организм оправился от тяжелой посадки. Насколько мы поняли, вас зовут Чарлз Гордон, верно? Это имя на вашем вшитом бейджике. И иринадлежность НАСА. Верно? Вы понимаете английский?

За спиной врача появились двое мужчин: один лет сорока, в черном пиджаке с нашивкой НАСА на левой стороне груди, второй – старик в темном свитере. А может, не старик – просто седой. Нет, все же старый: лицо в морщинах, будто печеное яблоко.

Странный врач. Странные вопросы.

– Конечно, я говорю по-английски, – медленно, чувствуя, как слова с трудом становятся звуками, произнес он. – Если вы знаете мое имя, то…

Что «то», он сформулировать не смог и замолчал, выжидательно глядя на экран, будто это было окно в другую комнату.

Двое мужчин переглянулись, врач улыбнулся и кивнул.

– Мое имя Дженник Клавер, – произнес мужчина из НАСА. – Я директор Национального управления по аэронавтике и космическим исследованиям.

А Хедли? Его уволили? Наверно. После всего, что произошло с «Никой»… Он хотел спросить про Штрауса, но вступил старик – голос молодой, звонкий, будто принадлежавший другому человеку.

– На вашей капсуле, – сказал он, игнорируя знаки, которые подавал врач, – и на вашей одежде знаки НАСА. Ваш модуль называется «Ника». В компьютере, который, к счастью, уцелел при посадке, мы нашли информацию о вашем полете.

Хорошо. Замечательно, что информация сохранилась.

– Кто вы, Гордон?

– Вы торопитесь, Генри, – прошептал Клавер, но Гордон услышал. – Вы опять торопитесь.

– Я… – пробормотал Гордон, начиная понимать. Господи, только не это! Только не…

– В НАСА, – продолжал старик, – нет астронавта по имени Чарлз Гордон. НАСА не запускало космический аппарат под названием «Ника». Не существует международной программы «Вместе в космосе».

– Вы торопитесь, сэр, – сказал врач. – Этот человек только что…

– Он может ответить на очень простой вопрос? Остальное – потом.

– Мое имя Чарлз Гордон, – медленно, пропуская каждое слово через фильтр сознания и логики, проговорил он. – Мой корабль называется «Ника». Я… мы… были… – Он нашел, наконец, верный, как ему сначала показалось, тон и продолжил: – Программа «Вместе в космосе» существует, сэр. Только… Насколько я понимаю, эта программа, этот корабль, эта экспедиция. И я – Чарлз Гордон. Все это…

Он подумал, что они могут ничего не знать о квантовых запутанностях, о многомировой физике, о темном веществе.

И в этом мире может не быть Алекса, Джека, Луи, Амартии.

Эйлис?

– Я устал… – пробормотал он. – Извините, я бы еще поспал.

Вечным сном, да.

Он опустился на подушку и закрыл глаза.

Тишина.

Я не хочу быть здесь, – подумал он. – Я лишний. Я никогда не узнаю, что с Эйлис. Она меня не послушалась. Поступила по-своему. Как всегда. Эйлис могла… И что, если она… Господи, теперь эта мысль всегда будет со мной.

Я чужой в этом мире. Настолько чужой, что меня держат в карантине и разговаривают по телевизору. Спать… Я хочу спать.

Он услышал, как тихо отворилась и закрылась дверь. Узнаваемый звук, характерный щелчок. Тихие, почти неслышные шаги. Кто-то подошел к кровати и остановился. Кому-то все же разрешают войти? Врач? Клавер? Старик, не назвавший себя?

– Чарли… – услышал он тихий шепот над ухом. – Господи, Чарли…

Он открыл глаза. Женщина, склонившаяся над ним, была в респираторе. Светло-голубой халат. Медсестра? Но голос… Светлая прядь волос, выбившаяся из-под голубой шапочки. И глаза. Он узнал бы ее глаза среди миллионов.

– Эйлис? – произнес он неуверенно.

Женщина подняла руку (боже, эти пальцы, он целовал их вечность назад…) и сняла маску.

– Чарли, – сказала она. – Я знала, что ты вернешься.

– Эйлис… – Он не знал других слов. Он все слова забыл. Кроме одного. – Эйлис…

– Чарли, – сказала она. – Где ты был так долго? Всю мою жизнь! Почему ты заставил меня так долго ждать?

– Эйлис… – повторил он и вспомнил еще три слова.

– Я люблю тебя.

Он почувствовал себя дома и уснул.

Рассказ

Эльвира ВАШКЕВИЧ

МИШЕНЬКА, МОЙШЕ, МАЙКЛ

Майкл глубоко вдохнул и закашлялся: за долгие годы он отвык от морозной сухости зимнего воздуха, и леденящий ветерок сердито драл горло. Там, где он жил в последнее время, зимы были мягкие, больше похожие на раскисающую осень, и снег был так же редок, как вода в Негеве. Зато весной, когда начинались ливневые дожди, песок буквально расцветал – на каждой песчинке появлялся удивительной красоты цветок, и вся пустыня превращалась в дивный сад. Правда, цветение было недолгим, вскоре на землю падала удушающая сухая жара, и жестокие хамсины несли красный песок там, где еще несколько дней назад благоухали прекрасные цветы.

Майкл еще раз вздохнул, глядя на тонкие березки, сияющие призрачной белизной на фоне блекло-голубого зимнего неба, на сугробы, синеватые в тени и ярко-белые на солнце. На этот раз не поперхнулся – возвращались старые привычки, и тело радостно приняло воздух детских лет. Оказывается, он очень соскучился по снежным зимам, по густой зелени елей, украшенной ватными снежными варежками, по блестящему инею на березах, по бледному солнцу, лениво ползущему к быстрому зимнему закату по нежной небесной голубизне…

До Майкла донесся колокольный звон. Он повернул голову: на пригорке среди берез примостилась небольшая церковь, ее побеленные каменные бока органично вписывались в пейзаж, и казалось, что солнце оглаживает золоченые купола, и от этого появляются дивные звуки колокола.

– Бом-бом! – говорил церковный колокол. – Бом-бо-ом-бо-оом! Заходи к нам! Приходи, и будешь согрет и обласкан! Бо-ом!

Майкл усмехнулся. Неожиданно ему стало холодно, словно от белых церковных стен веяло северным ветром. Нежные ветви берез печально шевелились, и Майкл скривился. Церковный колокол лгал. Он заманивал