Этикет дворцовой жизни в Версале был разработан до мельчайших деталей, и все, что происходило в присутствии Его Величества, этого Солнца Империи (а может быть, и Вселенной), должно было быть строжайшим образом регламентировано. Существовали тысячи знаков благоволения и почестей, которых мог быть удостоен придворный – скажем, чести держать свечу в ответственный момент, когда с Его Величества будут снимать панталоны. Или, скажем, чести собирать пожертвования во время богослужения в часовне. Почестей этих добивались с самоотверженным упорством и хитроумием. Существовало также великое множество специфически версальских правил и ограничений, множество версальских «нельзя», о которых не слышали даже в Фонтенбло или в Компьене. День короля был в Версале расписан с точностью, всегда можно было сказать, что делают в данную минуту Его Величество: Малый Подъем, Большой Подъем во дворце, аудиенция, труды в кабинете, Большой и Малый Куверты, месса, променад, охота… Кстати, и ныне, проходя по залам Версальского дворца, не следует забывать, что декор их строго подчинен этикету жизни и назначению залов. Скажем, в залах, где шла публичная жизнь (в вестибюле или Зале гвардии), там и декор был попроще, там не было мрамора и позолоты, живопись была менее ценная, чем в Палате или Большом кабинете. Допуск публики был, конечно, тоже строго регламентирован и расписан. Скажем, в Большие апартаменты публику стали допускать только с 1684 года, когда король получил в свое распоряжение внутренние апартаменты, вход в которые был ограничен гораздо строже. Существовали и свои, особые правила для входа в Салон Бычьего Глаза или в Палату Совета. Сюда могли свободно входить только члены королевской семьи и особо приглашенные. Однако жизнь была все же открыта взгляду подданных…

ЗЕРКАЛЬНАЯ ГАЛЕРЕЯ ВЕРСАЛЯ

Роскошь и блеск Версаля, которым изо всех сил подражали в ту пору все высокие дворы Европы, должны были утвердить законность и строгую преемственность трона, законность Бурбонской династии… Таким образом, детали истории Версаля и его бесценные собрания произведений искусства остались памятником французской монархии в пору ее наивысшего развития. Больше столетия жили здесь король и королева, наследник, братья короля, их дети, принцы крови и незаконные дети, кардиналы и герцоги, сановники, маршалы, конюшенные и Главные конюшие, постельничие, военные всех чинов… Всего их было семь тысяч, этих людей, из них только три тысячи могли худо-бедно ютиться во дворце, зачастую располагая комнаткой, которую Сен-Симон презрительно называл «крысиной норой». При всех неудобствах такого жилья проживание во дворце считалось большим удобством и честью, хотя у многих из здешних насельников неподалеку от дворца был собственный дом или даже замок. Чтобы чего-нибудь добиться при дворе, нужно было являться туда регулярно, а еще лучше – состоять при дворе. Людей, близких к повседневной жизни дворца, было в ту пору тысяч пятнадцать…

Для короля, как выясняется, эта привязанность самых сильных людей его королевства к Версалю была и удобнее, и важнее, чем для них самих. Король был напуган Фрондой, а здесь они все были на виду, все суетились на ковре или кусали друг друга под ковром. Бог его знает, что бы они там еще измыслили, сидя всевластно в своих могучих замках. К тому же здесь жизнь была дорога, они не могли здесь сильно разбогатеть, их благополучие зависело от его щедрости. Нет, что ни говори, собрать их здесь всех, под отеческим надзором – это была неплохая идея. Король оторвал эту опасную знать от ее окружения, от жизни страны, даже от подданных, создав для них в Версале некое искусственное, иллюзорное существование, при котором всякая мелкая дворцовая интрига казалась событием государственного значения и безмерно занимала умы…

Правда, после эпохи Регентства Версаль, оставаясь еще политическим центром Франции, перестает быть центром художественным и интеллектуальным. Жизнь интеллектуальной элиты все чаще уходит в парижские салоны, да и принцы крови начинают пренебрегать Версалем, стеснявшим их свободу.

Не спеша, однако, к событиям 1789 года, опустошившим Версаль, вернемся к временам расцвета Версаля и обратимся к частной жизни короля и двора.

Как уже было сказано, король Людовик XIV жил постоянно на виду, на публике, в течение дня отдыхая от нее лишь урывками – перед мессой, после обеда, после ужина: в лоне семьи или в апартаментах мадам де Ментенон (с которой, как всем было известно, сочетался тайным браком после смерти королевы). Чтобы ему укрыться от толпы, и были устроены два более или менее интимных обиталища – одно в Марли, другое в Версале (Большой Трианон). «Марли для друзей, – любил говорить король, – Трианон для семьи». Людовик XV и Людовик XVI, жившие в Версале позднее, строго соблюдали тот же королевский распорядок дня, однако, оставив для официальных приемов Большие апартаменты, они устроили для себя внутренние, личные апартаменты. Что до Людовика XV, то он удалялся по временам в свои дома и дворцы в Шуази, в Ла-Мюэте, в Сент-Юбере.

В поисках живых описаний версальской жизни можно обратиться к книгам современников и свидетелей, написанным вдобавок по горячим следам событий. Скажем, к изданной в 1802 году книге Сулави «Исторические мемуары и анекдоты из жизни французского двора времен маркизы де Помпадур» и к его же книге «Частная жизнь Людовика XV». Вот, к примеру, крошечный эпизод версальской жизни, описанный Сулави, – бал-маскарад 25 февраля 1745 года. Знатоки считают и упомянутый день, и описанный эпизод весьма важными не только для перемен в жизни короля и тех 10 000 человек, что обслуживали его в Версале, но и для дальнейшего развития внутренней и внешней политики Франции. Итак, что же случилось 25 февраля 1745 года?

В тот день в Версале решено было дать бал-маскарад в честь бракосочетания наследника с испанской инфантой. К огорчению придворных дам, король решил предстать на этом балу в маскарадном костюме, делавшем Его Величество совершенно неузнаваемым, и вдобавок допустить на версальский бал всех желающих повеселиться дочек и жен буржуа. Последнее решение монарха породило много пересудов, интриг и даже тайных угроз: придворные дамы вовсе не желали, чтобы король увлекся буржуазкой. Зато этого пожелал король, не возражавший приятно расширить свой кругозор, так что даже распускаемые придворными слухи о том, что на этом балу Его Величеству грозит некая опасность и что она даже предсказана Нострадамусом, не заставили короля переменить свое решение. Кстати, позднее говорили, что предсказание Нострадамуса оправдалось и что несчастьем явилось появление мадам де Помпадур на балу, но это все было потом, а пока…

Грянул бал, и все эти люди, переодетые турками, китайцами, пастухами, волхвами, армянами и лекарями, жадною толпой ожидали появления Его Величества из двери королевских покоев. Особенно этого ждали дамы, и здесь надо признать наперед, что в этой толпе была дама, которой гадалка еще в восьмилетнем возрасте (ах, как рано созревали француженки!) нагадала, что она станет любовницей короля (рассказывают, что после смерти дама даже оставила что-то по завещанию этой гадалке). Итак, толпа дам, рвущихся на королевское ложе, дождалась вожделенной минуты, но была озадачена и разочарована. Дверь королевских покоев наконец распахнулась, и оттуда вышло сразу восемь ряженых. Угадать, кто из них король, как восхищенно сообщает нам господин Сулави, не было никакой возможности. Впрочем, некой госпоже де Портай показалось, что она сразу распознала среди ряженых короля. Она приблизилась, самонадеянно сорвала со своего лица маску («товар лицом») и стала этого человека преследовать, как сообщает месье Сулави, ему докучая и даже его раздражая. И тогда, если верить нашему историку, случилось следующее: