29 июня. С матерью не разговариваем. Утром была на консультации по литературе. Может, не надо сдавать экзамен? Разрешат сдавать, а я завалю. Некрасиво получится. Люся ждала меня у института на улице. Гуляли и снова говорили. Сидели на скамеечке, пили кофе. Она сказала, будто бы прощается со всем этим. Я испугалась: не задумала ли она чего дурного? Говорит – нет. Даже вопроса такого нет. Не положено это. (Верующим не положено!) Говорит, что хочет разыскать свою крестную мать. А я опять ей жаловалась на свою – родную, на несложившуюся личную жизнь. Я ведь, как и она, бездомная. Надо мне уходить из дома, а с петербургской пропиской общежития не дадут. И на работу надо устраиваться, потому что мать не хочет меня кормить. Люся говорит: терпи, живи дома, учись. Будь это не она, я бы «ответила» на такое предложение!

Я всегда хотела сыграть Нину Заречную. «Люди, львы, орлы и куропатки…» Нравилось, потому что это была я. Все начало – я. Но теперь мне больше интересен последний акт, где крушение надежд и все такое. А Люся, оказывается, не помнит «Чайку». Может, не читала? Но говорит, читала в школе. Да она и не наврала бы. Я ей прочла: «Хорошо здесь, тепло, уютно… Слышите – ветер? У Тургенева есть место: „Хорошо тому, кто в такие ночи сидит под кровом дома, у кого есть теплый угол“. Я – чайка… Нет, не то. О чем я? Да… Тургенев… „И да поможет Господь всем бесприютным скитальцам“»… И т. д. И последний акт пересказала. «Помните, вы подстрелили чайку? Случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил…» Мы вместе плакали.

30 июня. С утра, как умная Маша, читала учебник. К четырем, так сказали в учебной части, пришла к ректору. Не разрешил! Наверно, правильно. Я считаюсь в академке. Со следующим первым курсом буду и учиться, и экзамены сдавать. Не знаю, чего больше я испытала от этого известия – разочарования или облегчения.

В голове пусто, словно не я последние дни старательно изучала всяких Херасковых. И одиноко. Наверное, так одиноко бывает только в большом городе. Каким-то образом оказалась на Фонтанке, и вдруг навстречу – Коля Ясельчук с моего курса. Удивительное дело, идешь по Петербургу, где миллионы жителей и приезжих, и встречаешь знакомых! Коля говорит: мир тесен. А я думаю, наоборот – слишком просторен, чтобы потеряться в нем и никогда не встретить того, кто действительно нужен. Коля мне никчемушный, но все равно обрадовалась. Он рассказывал сплетни про актеров и мыл кости преподавателям, а потом говорит: «Пойдем в театр, я возьму контрамарки по студенческому». Завернули в «Молодежный» на Фонтанке, а там «Гроза», поставленная Спиваком. На сцене люди в современной одежде, говорят как мы сегодня. Нет злой старухи Кабанихи: она не старая, не ругается, а смеется, поет песни и плачет. Поначалу было легкое шоковое состояние, неприятие. Но недолго. Школьников туда привели, произведение-то программное, так в антракте и увели. И зря. Это не издевательство над классиком и не что такое, просто в «темном царстве луч света» не одна Катерина. В каждом свет теплится. И все они пленники собственных страстей, и всем нужна любовь, а любить не умеют. И угасает душа…

Только по дороге домой я вспомнила, что должна была позвонить Люся. Неудобно получилось. Завтра ее разыщу. А еще я подумала: «Какая я счастливая! Счастливая, потому что есть театр». И так остро я ощутила, что хочу учиться, хочу друзей, любовь, хочу сыграть Нину Заречную, хоть кричи! «Люди, львы, орлы и куропатки»! «Люди, львы, орлы и куропатки»! Все это будет. Жизнь только начинается. Я не чайка, никто меня не подстрелил!

1 июля. С утра зашла в институт поболеть за наших. Много «трояков». Дурында Шатунова, разумеется, «отлично». С ней все понятно. Она не тянет по мастерству, поэтому на учебу напирает. Будет переводиться на театроведческий.

Зашла к Матильде повидать Люсю. Она уехала куда-то. Опоздала я. А у Матильды дым коромыслом. Кое-кто с нашего курса, а главное, Чаус с гитарой. Домой добралась как во сне…»

На этом записи кончались. И теперь я знал точно: когда Люсю искала милиция, она была в Петербурге. Может, она и сейчас здесь? В доме Рахматуллина? А может, он ее держит в каком-нибудь загородном замке, каких теперь понастроили новые русские? Я спрятал листочки в карман куртки и закрыл на «молнию». Вещественное доказательство!

В пруду Летнего сада, где лабрадоровая ваза отражается, плавал одинокий лебедь, уточки и чайки. Я думал про Люсю-чайку и Щепку-чайку, подстреленных чаек. А про икону вспомнил, когда автобус проехал Троицкий мост. Возвращаться не хотелось, решил отложить на завтра, днем встретиться с майором, а вечером – в церковь.

Ди уже была дома и успела поджарить кабачок. Я собрался было перечитать Щепкины бумажки, а потом передумал – зачем? Я и так все помню. Но, к сожалению, там про Колю-студента, про «Грозу» и «Чайку» гораздо больше, чем про Люсю. И все же я взял светло-желтый маркер и стал помечать все написанное про Люсю, чтобы облегчить майору знакомство с вещдоком. Не станет же он изучать весь этот бред. Затушевывая строчку за строчкой, я наткнулся на предложение, на которое почему-то не обратил внимания при первом чтении. А ведь это было очень существенно! «Говорит, что хочет разыскать свою крестную мать»!

– Ди! – заорал я не своим голосом и помчался в кухню, где она мыла посуду.

– Кто такая игуменья?

– Настоятельница монастыря, я думаю. А чего это ты кричишь? И вообще, уточни в словаре.

Я уточнил. Все правильно. Люсина крестная была настоятельницей монастыря, и звали ее Марией. А еще я вспомнил письмо, которое Люся получила от нее на Рождество или Пасху. Я сам принес ей это письмо. Картинку помню на конверте, какой-то парк, на фоне зелени белая скульптура. Когда Люся пропала, письма этого в ее вещах не было. И милиция, и мы сами тщательно осмотрели все бумаги. Не было писем! Не было конверта с изображением парка. Я даже почерк крестной представлял. Смутно, конечно. Я тогда подумал, что почерк у нее как у школьницы-отличницы. И писала она не шариковой ручкой, а перьевой, которую заряжают чернилами. И обратный адрес был. Письмо пришло из Ленинградской области. Только откуда? Вот этого вспомнить я не мог. Но ведь знал когда-то!

– Ди, есть у тебя карта области?

– Атлас есть. А что тебя интересует?

Я невразумительно ответил и уселся за атлас. Думалось, я узнаю это название, если увижу написанным. Правда, атлас был старый, многие названия изменились. Я переместился за стол и стал медленно прочесывать страницы с картами по квадратам. Иногда я откидывал голову, закрывал глаза, пытался выбросить из головы все мысли и снова погружался в рассматривание.

– Что тебе все-таки надо? – пристала Ди.

– Пока секрет, – неопределенно ответил я. – Провожу историческое исследование. Ты мне лучше скажи: много ли в Петербурге и области действующих монастырей?

– Откуда же я знаю! – удивленно сказала тетка. – Все время открывают подворья, то есть филиалы, разных монастырей. Мы ездили на экскурсию в Новгород, там тоже открыли…

И тут я увидел это слово! Нейвола! Конечно, я мог ошибаться, но ничего более подходящего во всем атласе не нашлось.