Что же предлагали им (и дворянам, и России) декабристы?

Подавляющее число участников и «Северного», и «Южного» обществ (о «Соединенных славянах» — особая речь) за немногими исключениями (Рылеев и еще несколько) были аристократы: «В числе заговорщиков не было ни одного не дворянина, ни одного купца, артиста, ремесленника или выслужившегося офицера и чиновника. Все потомки Рюрика, Гедемина, Чингис-Хана, по крайней мере, бояр и сановников, древних и новых», — ревниво писал писал о них Греч, которого они в компанию не брали: он был сыном мелкого чиновника.

Почти все они принадлежали к числу крупных помещиков; среднепоместных среди них было меньшинство. Эти обстоятельства позволяют объяснить и то, почему данная публика составила костяк заговорщиков, и то, чего же они желали достичь в случае политического успеха.

Несмотря на богатство, поводов для недовольства у них хватало — все помещики, не исключая богатейших, теряли доходы в сложившейся экономической ситуации. Даже тесть Никиты Муравьева граф Г.И.Чернышев уже накопил долгов более чем на миллион рублей ассигнациями. Это была незначительная часть по сравнению с оценочной стоимостью его имущества, но речь теперь не могла идти об умножении владений; наоборот: на повестке дня стоял вопрос о распродаже — но где искать покупателя?

С другой стороны, все еще сохраняющееся богатство позволяло проявлять смелость. Рескрипт 1 августа 1822 года запрещал нелегальную деятельность — это знали все. Пока заговорщики особых преступлений не совершали, о серьезных наказаниях и речи не было. Однако трудно было бы сохраниться на службе, если бы вскрылся сам факт участия в Тайном обществе — это тоже было всем очевидно.

Но личное богатство давало гарантию от катастрофы при подобной неприятной перспективе: если обычный дворянин должен был цепляться за службу и опасаться прогневить начальство, потому что собственное имение либо просто отсутствовало, либо не могло обеспечить его потребности, то для богача это было не смертельно — и можно было рисковать.

Риску благоприятствовало и то, что по возрасту большинство декабристов еще не успело похоронить своих предков и унаследовать их имущество. Родителям же материально не угрожало ни лишение прав, ни конфискация имущества их детей: при тогдашних юридических нормах старшие не отвечали за своих совершеннолетних отпрысков — это не сталинские времена!.. Отсюда, кстати, и снижение революционной активности у старшего поколения заговорщиков: этим, при неблагоприятном исходе, предположительно уже было что терять!

Такие оптимистичные расчеты вполне оправдались: даже при заранее не предусмотренных ужасных обстоятельствах почти все осужденные, кроме повешенных в 1826 году, более чем успешно продолжали пользоваться материальными благами — даже на каторге!

Аграрные программы и Никиты Муравьева, и Пестеля отвечали чаяниям этой среды: безземельное раскрепощение позволяло сохранить земельную собственность, избавиться от излишних крепостных и перейти к использованию наемного труда.

«Демократическая» программа Пестеля предлагала отчуждать половину помещичьих земель в фонд, из которого наделять землей обезземеленных крестьян. Эта умозрительная эквилебристика также целиком могла относиться только к богатым поместьям: в своих теоретических расчетах Пестель брал среднее поместье размером в 1000 десятин, чему тогда приблизительно соответствовало 250 ревизских душ. Это была достаточно точная оценка среднего размера среднепоместного хозяйства, но 85 % дворян были обеспечены гораздо хуже!

Пестель действительно придерживался демократического принципа наделения неимущего крестьянства помещичьей землей — это было позднее и руководящей идеей реформы 19 февраля 1861 года! Но преимущество земельных владений крупнейших помещиков гарантированно сохранялось (пусть в половину урезанном виде), а для основной массы помещиков и значительной части крестьян его проект был совершенно нереальной утопией, не способной развязать переплетения интересов в подавляющем большинстве имений. Это заложило основы антиправительственных и антимонархических настроений разоряющегося дворянства уже после 1861 года!

Большинство помещиков всегда было против отмены крепостного права: так было и в XVIII веке, и в начале XIX, и позже — накануне 1861 года. Понятно, почему: только рабский труд полутора-двух десятков крестьянских семей страховал от нищеты самого помещика. Лишившись этой поддержки, можно было рассчитывать только на единственный источник существования: государственное жалованье — как при Советской власти!

Никакая свобода предпринимательства не могла помочь дворянам: своих денег не было, а по традиции, сохранявшейся почти до конца XIX века, дворяне у купцов не служили. Отсюда и предельное равнодушие позднейшей революционной интеллигенции к буржуазным свободам. Такие, как Рылеев, управлявший конторой Российско-Американской компании в Петербурге, были редчайшими исключениями: для поэтов — свой закон, как якобы прочитал в «Капитале» Сергей Есенин!

Ни интересы мелкопоместных дворян, ни интересы государства декабристами, таким образом, напрямую не учитывались — о крестьянстве и речь почти не шла! Декабристы были не только страшно далеки от народа (как писал Ленин), они были напрямую против народа!

В этом и секрет того, что Никита Муравьев, отпихиваясь от настойчивых приставаний сторонников Пестеля и выставляя взамен необходимость вести пропаганду, сам никакой пропаганды, выходящей за рамки собственных сподвижников, не вел и не мог вести. Она просто не встретила бы почти ни у кого ни малейшего сочувствия!

Заговор не имел никаких политических перспектив, если иметь в виду распространение его идей для получения массовой поддержки, дальнейшего расширения социальной базы и приобретения необходимых практических возможностей.

Вот это и было тем хроническим недостатком средств, о котором сожалел Сергей Муравьев-Апостол, что прекрасно объяснено в письме его старшего брата!

Но это вовсе не исключало теоретической возможности чисто верхушечного переворота в стиле XVIII века: непосредственного захвата власти с дальнейшей перспективой (хотя и далеко не ясной!) осуществить такую часть реформ, какая окажется возможной — запомним этот тезис!

Почти все, происходившее в лагере заговорщиков в 1823–1824 гг., не доходило до сведения подозрительного императора, хотя он усиленно интересовался настроениями этой опасной среды. После его смерти обнаружилась такая его записка, датированная 1824 годом: «Есть слухи, что пагубный дух вольномыслия или либерализма разлит, или по крайней мере разливается, между войсками; что в обеих армиях, равно как и в отдельных корпусах, есть по разным местам тайные общества или клубы, которые имеют при том миссионеров для распространения своей партии. Ермолов, [Н.Н.]Раевский, Киселев, Мих[аил] Орлов, Дмитрий Столыпин и многие другие из генералов, полковников, полковых командиров; сверх всего большая часть разных штаб и обер-офицеров» — как видим, недалеко от истины; вот только Милорадович никогда не поминался Александром I в числе подозреваемых, хотя среди них оказался едва ли причастный к конспирации дед П.А.Столыпина!