– Слышала об Эндрю Букере? – спросила Хэтти.

– Он был пианистом, – вспомнила Поппи. – Мальчик, любивший бегать и бесследно исчезнувший из своей комнаты.

– А тебе не приходилось читать книгу Убрека Дюэрна «Бесследно»? Я продавала её у себя в магазине.

Поппи видела эту книгу в витрине, и Эразмус пересказал ей сюжет о мальчике, который мог бегать со скоростью молнии.

– Не совсем моё, – намного смелее, чем она на самом деле себя чувствовала, ответила Поппи. – Я предпочитаю романы Агаты Кристи.

– Жаль, – вздохнула Хэтти. – Достойное вышло произведение. А как насчёт «Глаз букашек» Дэви Спонк?

Возможно, на Поппи повлияли нескончаемые заумности Эразмуса или она просто внезапно стала сообразительнее.

– Имена авторов – это анаграммы, – выпалила она, мысленно переставляя буквы. – Убрек Дюэрн – это Эндрю Букер.

Три Щеппы завизжали от восторга.

– Т-то же самое с Дэви Спонк – это Вэнди Покс, – ошарашенно произнесла Поппи.

– Пять баллов! – поздравила её Бонхильда.

– Наша маленькая шутка, – призналась Элиза.

– Я же должна была подписать свои творения! – заметила Хэтти.

– Эта маленькая умная букашечка Вэнди Покс умудрилась подружиться с нашими мотыльками, и они помогли ей сбежать, – прорычала Элиза и щёлкнула пальцами по пролетавшему мимо мотыльку.

– Но вынуждена признать, – с грустью в голосе сказала Бонхильда, – что в плане вкуса они оба – и Вэнди Покс, и Эндрю Букер – меня разочаровали.

– И не говори, – согласилась Элиза.

– Во вкусе Эндрю присутствовали мятные нотки, но слишком размытие, то ли фруктовые, то ли ментоловые, и недостаточно слабые, чтобы служить приятным оттенком, и недостаточно сильные, чтобы стать основой.

– Но из него вышел элегантный чернильно-чёрный шёлк, – добавила Элиза. – Ничего особенного, но очень по-весеннему.

– Это всё потому, что он много бегал, – объяснила Хэтти, и две другие сестры кивнули.

– Через пару дней после того, как мы его забрали, – со смехом продолжила Элиза, – ко мне в магазин пришла его мама, Элис Букер. Она искала чёрный шёлк, чтобы накрыть во время службы по Эндрю пустой гроб, и я продала ей два ярда того самого чёрного шёлка! Меня до сих пор смех разбирает, как подумаю, что они днями и ночами искали мальчика, но прошло всего ничего с того момента, как я вычесала из него последние капли красок и окрасила ими сотню ярдов шёлка, а они украсили им его гроб!

– Сахар, – вырвалось вдруг у Поппи.

– Что-что, дорогуша? – спросила Элиза.

– Сахарные кубики, – сказала Поппи, и все три сестры отшатнулись.

– Зачем ты это сказала? – стиснула кулак Бонхильда.

– Почему жители Пены прячут сахар?

Бонхильда открыла рот, чтобы что-то ответить, но Хэтти наклонилась через стол и шлёпнула её по подбородку.

– Ни слова, – сурово отрезала она, ткнув пальцем сначала в Бонхильду, затем в Элизу. – Ни звука.

Те угрюмо повесили головы. Поппи не понравилось это секундное молчание. Её взгляд продолжал метаться по комнате в надежде наткнуться на Эразмуса, Митси или Черчилля. Что с ними стало? Что, если Элиза уже успела всё из них вычесать?

– Где мои друзья? – спросила Поппи.

– Спят, – ответила Хэтти.

– А Черчилль?

– Который свинья? – спросила Бонхильда.

Поппи кивнула.

– Спит, – сказала Хэтти.

Поппи поправила рюкзак и нащупала в кармане ножницы. У неё не было плана. С этого момента и до самого конца ей придётся импровизировать.

«Сахар, – крутилось у неё в голове. – Зачем им сахарный кубик Кларии?»

Её сердце колотилось как бешеное. Она раскрыла ножницы в кармане и провела пальцами по стальным лезвиям.

Затем она резко выдернула их, прорезав заодно ткань кармана.

– Отведите меня к ним! – приказала Поппи, переводя ножницы с одной сестры на другую. – Отведите меня к моим друзьям!

Элиза всплеснула руками, её напёрсток блеснул в тусклом свете.

– Тебе всего-то нужно было попросить, – укорила она Поппи. – Совсем не обязательно размахивать этой штукой. Идём.

Щеппы по очереди вышли из комнаты. Поппи подозревала ловушку. Нет – она знала, что это ловушка. Но она должна была найти Эразмуса и Митси, поэтому нечего было и думать о том, чтобы сбежать тем же путём, которым она пришла сюда.

Держа руку с ножницами вытянутой перед собой, она прокралась к двери, за которой скрылись сёстры.

Просторный зал с купольным потолком заливал мягкий зелёноватый свет. Вдоль круглых стен висели лампы, прикрытые кусками бирюзового шёлка. В центре комнаты стоял большой круглый каменный стол, напоминающий порезанный пирог из-за тянущихся от его центра и до краёв неглубоких выемок. Три из них занимали прикрытые белыми простынями тела. По ним лениво, будто муравьи по забытому бутерброду, ползали толстые мотыльки.

По краю стола стояли вазы, полные поблёскивающего синего порошка. Им же были посыпаны торчащие из-под простыней голые ноги. Позади стола, удерживаемая на месте огромными железными грузилами, стояла та самая корзина Щеппов. Простыня-парус неаккуратными складками спадала с неё, готовая в любой момент наполниться воздухом и вознести корзину к небу.

Элиза подбежала к столу и по очереди откинула простыни. Первым Поппи увидела Черчилля. Он лежал на спине, копытцами вверх, и одно его ухо стало белым в том месте, где Щеппы вычесали из него краски. Белое пятно на голове Поппи дико закололо.

Следующей оказалась Митси. Прядь её волос поседела, а вокруг рта появились коричневые пятна. И оба, Черчилль и Митси, похоже, не дышали. Их глаза были закрыты и посыпаны синильным порошком.

Под последней простыней обнаружился Эразмус. Его тело было совершенно неподвижным, волосы белыми, впрочем, как и всегда. В отличие от Митси и Черчилля, его глаза были открыты и казались такими же большими, зелёными и ясными.

К большим пальцам на ногах Митси и Эразмуса и к заднему копытцу Черчилля были привязаны бумажные ярлычки.

– Мы не сможем воспользоваться его вкусом или мыслями, – кивнула Хэтти в сторону Черчилля. – Только детский разум достаточно ценен и подвижен, чтобы его можно было вытянуть и облечь в слова.

– Все старше тринадцати на вкус как яйца мотыльков и грязь, – добавила Бонхильда.

– Черчиллю всего пять, – сказала Поппи.

– По поросячьим меркам, – объяснила Бонхильда.

Подняв ярлычок Митси, она зачитала:

– Тягучие танины. Нотки заварного крема и лимон, замечательно держит цвет. Мягкий, маслянистый и нежный мазок текстур, подчёркнутый смелым (творческим) ромовым пуншем.