Шаамеру хотелось скорее добраться до своей кельи, лечь на мягкий тюфяк, набитый душистыми травами, вытянуться на нем и закрыть глаза… дать им кратковременный отдых, дать отдых своему измученному больному телу…

Но он понимал, что стоит ему расслабиться, задремать – и он уже не проснется, страшная болезнь сделает свое дело! А у него есть еще долг, он еще не завершил свою главную работу!

Сознание мутилось, тело отчаянно просило отдыха, но Шаамер не мог дать ему послабления. Он должен завершить начатое.

Два послания оставлены, отправлены в неизвестность, но без третьего они – ничто, без третьей части священное число не обладает своим тайным значением, не таит в себе великого могущества.

Значит, он, Шаамер, не имеет права умереть, пока не отправит третье послание.

Довериться кому-то, поручить завершение своего дела?

Нет, Шаамер понимал, что не может никому доверять, не может ни на кого положиться. Нет ни одного человека, которому он с уверенностью может передать тайну, не страшась, что преемник не выдержит испытания могуществом.

Он достал еще один корешок, пожевал его, скривившись от горечи.

Такого облегчения, как в первый раз, не наступило, видимо, болезнь зашла значительно дальше. Однако сознание немного прояснилось.

Шаамер прислонился к стене, провел рукой по глазам.

– Господин болен, – проговорил озабоченный привратник, – я провожу господина в его келью!

– Нет, – отмахнулся Шаамер и, повернувшись спиной к Дому Чисел, двинулся в обратный путь, медленно переставляя ноги, тяжело опираясь на палку.

Он не может идти туда, куда влечет его болезнь. Он должен вернуться, чтобы отправить третье послание.

Но как, как он пошлет третью часть Священного Числа?

Первую часть он доверил камню, вечному и нерушимому, тому камню, из которого сложены Западные горы. И твердый камень послушно сбережет первую часть послания.

Ибо первая часть Священного Числа тверда и безжизненна, как камень. Она повелевает холодными числами, линиями и кругами.

Вторую часть он доверил дереву.

Дерево кажется не таким прочным, как камень, но оно так же долговечно в сухом воздухе пустыни. Кроме того, дерево, с его способностью возрождаться каждую весну, давать новые молодые побеги, еще ближе к вечности, чем камень. И дерево сродни второй части Священного Числа, ибо эта вторая часть повелевает всем тем, что растет и движется, – речными лилиями и хлебными колосьями, стройными акациями и лесными зверями, змеями пустыни и людьми городов…

Но чему, какому материалу доверить третью, важнейшую часть числа, повелевающую самой смертью?

Новый приступ слабости накатил на умирающего жреца. Он остановился посреди дороги, опираясь на палку, и перевел дыхание. Бросив взгляд назад, увидел, как недалеко ушел от Дома Чисел, и понял, что не сможет снова дойти до людных прибрежных кварталов, не сможет отыскать материал для третьего послания.

Неужели он умрет, не завершив начатого?

Нужно думать… думать… нужно найти материал, способный сохранить третью часть Священного Числа… достаточно прочный, достаточно долговечный и в то же время родственный третьей части Священного Числа!

Мысли путались, болезнь быстро и уверенно делала свое страшное дело.

Старого жреца охватила паника: нет, он ничего не сможет! Ничего не успеет! Не выполнит свой долг! Не найдет того, на чем можно запечатлеть последнее послание!

Он пожевал корень лотоса, сплюнул в дорожную пыль горькую слюну.

Безнадежно.

Он ничего не сможет, ему не на чем оставить свое последнее письмо. Никакого подходящего материала нет под рукой.

У него осталось только собственное тело, да и то совсем ненадолго. Еще несколько минут, в лучшем случае часов – и все будет кончено, его труп окоченеет в придорожной канаве…

И вдруг, то ли под влиянием последнего напряжения, то ли благодаря действию целебного корня, решение забрезжило в умирающем мозгу старого жреца.

У него под рукой нет ничего, кроме собственного больного тела? Значит, именно его нужно превратить в послание! Именно ему нужно доверить последнюю часть тайны!

Шаамер огляделся.

До людных кварталов лавочников и мастеровых было еще далеко, но в сотне локтей впереди, как передовой воин этой многолюдной армии, виднелся приземистый глинобитный дом. Шаамер хорошо знал этот дом, потому что проходил мимо него едва ли не каждый день. В этом доме располагались жилище и мастерская Сехмена, тарихевта-бальзамировщика.

Это именно тот человек, который нужен Шаамеру в этот страшный день.

Старый жрец двинулся вперед.

Появившаяся перед глазами цель придала ему новые силы, и он довольно быстро преодолел расстояние, отделявшее его от мастерской тарихевта.

Конечно, довольно быстро для умирающего и неимоверно медленно по обычным человеческим меркам.

Шаамер толкнул дверь и без стука вошел в дверь мастерской.

У него не было сил на соблюдение приличий, и поэтому он застал Сехмена за его мрачной работой.

Тарихевт, высокий смуглый человек средних лет, стоял над телом покойника.

В хижине было жарко, и бальзамировщик был почти обнажен. Только короткий кожаный передник прикрывал его чресла, одновременно служа приличиям и защищая тело от едких веществ, применяемых при бальзамировании.

Шаамер невольно застыл на пороге, увидев то страшное преображение, которое ожидает после смерти каждого достойного человека, то преображение, которое делает тело умершего нетленным, чтобы он мог в целости предстать перед судом Осириса и вкусить вечное блаженство на полях иару.

Двое подручных бальзамировщика готовили полотняные бинты, которыми позже перепеленают мертвеца, пропитывали их душистой смолой, которая предохраняет тело от разложения. Рядом с длинным столом, на котором покоился вскрытый труп, стояли кувшины-канопы, где, как знал Шаамер, хранились его сердце и прочие внутренности, извлеченные парахитом.

Шаамер знал, что перед тем, как доставить труп в мастерскую тарихевта, парахиты через ноздри металлическим крючком извлекают мозг, затем специальным каменным ножом вскрывают брюшину, чтобы удалить внутренности, которые помещают в канопы. Вынимают также и сердце, на место которого тарихевт положит каменного скарабея. Затем парахиты тщательно обмывают труп и больше месяца выдерживают в соляном растворе, после чего семьдесят дней высушивают на солнце.

Только после этого за дело принимается тарихевт.