У каждого из бальзамировщиков есть свои секреты, передаваемые от отца сыну, но в основу большинства бальзамических составов входят ароматные масла, вода из Элефантины, сода из Эйлейтфиаполиса и молоко из города Кимы.

Конечно, это обходится недешево, и далеко не каждый житель Фив может после смерти рассчитывать на такое дорогое погребение. Беднякам остается полагаться на сухой нильский климат и предохраняющий от гниения песок, в котором их хоронят.

Стены мастерской были расписаны соответствующими рисунками: яркой охрой и черной краской из страны Нуб на них были изображены сцены загробного суда и Царства Мертвых.

Великий Осирис восседал на алебастровом троне, перед ним Анубис с головой шакала взвешивал сердце покойного на золотых весах справедливости, положив на другую чашу весов изображение богини истины Маат.

В стороне ожидало поживы страшное чудовище Амт – огромный лев с головой крокодила. Ему на съедение достаются души грешников, тех, кто в земной жизни не был терпелив и покорен, крал или посягал на имущество храмов или великого фараона.

По другую сторону покачивалась на волнах погребальная ладья, на которой увозили на блаженные поля иару души чистых сердцем.

На другой стене мастерской яркими красками были нарисованы сцены бальзамирования трупов. Двое тарихевтов, одетых, как и Сехмен, в кожаные передники, покрывали тело мертвеца смолами, обертывали его полотняными бинтами и почтительно погружали в расписной деревянный саркофаг. Должно быть, эти рисунки напоминали мастеру правила выполнения его мрачной работы.

Тарихевт почувствовал присутствие постороннего человека и повернулся к Шаамеру.

Увидев знакомого жреца, склонился в низком поклоне и проговорил:

– Что тебе угодно, досточтимый? Неужели скончался кто-то из великих жрецов Дома Чисел и вам понадобились скромные услуги такого бедняка, как я?

Шаамер хотел ответить, но на него накатила волна слабости, он покачнулся и медленно сполз по стене на глиняный пол мастерской.

Вскоре, однако, он снова пришел в себя.

Тарихевт озабоченно склонился над ним, протирая лицо больного губкой, смоченной в ароматном настое.

– Ты болен, жрец! – проговорил он, увидев, что Шаамер пришел в себя.

– Ты не сказал мне ничего нового! – с горькой усмешкой ответил ему Шаамер. – Вот если бы ты сказал, что я выздоровел…

– Это скверная болезнь, – продолжал Сехмен, покачав головой. – Я видел, как от такой болезни умирают нечестивцы, нарушившие покой могил. Но никогда мне не доводилось видеть, чтобы такая болезнь поразила досточтимого жреца, чистого сердцем!

– Таково было веление судьбы, – негромко проговорил Шаамер, опустив веки.

– Истинно так! – почтительно произнес бальзамировщик. – Чем же я могу помочь тебе, досточтимый? От твоей болезни нет лекарства, и часы твои сочтены!

– Я знаю, – спокойно подтвердил жрец. – Но я шел к тебе не для того, чтобы выслушивать из твоих уст горькие истины. Я шел для того, чтобы поручить тебе обычную работу.

– Я бальзамирую мертвых, господин! – удивленно проговорил Сехмен.

– Я знаю, – повторил Шаамер. – Вот я и хочу, чтобы ты забальзамировал мертвого. Ибо я уже почти мертв.

– Но, господин, – Сехмен в ужасе отстранился, – ты еще жив! Не было на моей памяти такого, чтобы человек сам, своими ногами приходил в мастерскую бальзамировщика! Тебя принесут ко мне после смерти – твои ближайшие родственники, если они у тебя есть, или собратья-жрецы из Дома Чисел… ты еще жив, господин, и все это странно и, прости мне резкие слова, нечестиво!

– Повторяю, Сехмен – я уже почти мертв! Возьми все серебро, все золото, что у меня осталось, дождись, пока я умру, и сделай свою работу! Ты не можешь отказать мне, ибо ты – тарихевт, бальзамировщик, и бальзамировать мертвых – твой долг!

С этими словами Шаамер слабой рукой вытащил из складок своей одежды остатки золота и серебра.

В глазах тарихевта вспыхнула жадность, превозмогающая боязнь греха и нечестия. Он протянул руку за платой, но Шаамер с неожиданной в умирающем силой схватил его за руку и прошептал так, чтобы не слышали подмастерья:

– Но ты должен кое-что обещать мне, тарихевт!

– Что именно, господин? – переспросил Сехмен, пригнувшись к Шаамеру.

– Когда ты будешь делать свою работу, прежде чем забинтовать мое тело полотняными бинтами, нанеси на мою грудь несколько иероглифов. Нанеси их надежной краской, которая не выцветет вовеки! Вот эти иероглифы! – и он вытащил из-за пазухи небольшой кусок папируса, на котором была начертана цепочка знаков.

– Сделаю, как ты велишь, досточтимый! – склонив голову, проговорил бальзамировщик.

– Мне не довольно твоего обещания, – прошептал Шаамер, с трудом разлепив пересохшие губы. – Поклянись мне загробной судьбой своей бессмертной души Ка!

Тарихевт секунду поколебался: всякому человеку тяжко произносить такую страшную клятву!

Однако щедрая плата сделала свое дело, и Сехмен произнес, сложив руки на груди:

– Если нарушу данное тебе слово, пусть страшный Амт пожрет мою бессмертную душу!

– Хорошо, – прошептал Шаамер и устало опустил веки.

Он наконец позволил своему умирающему телу немного отдыха, ибо завершил последнее и самое важное дело своей жизни.

Выйдя от Витьки, Старыгин в глубокой задумчивости шел по улице. Голова гудела от обилия впечатлений и пыталась переварить груду полученной информации. Все-таки эти математики – ненормальные люди, как Витька может находить что-то интересное в бесконечных наборах цифр?

Внезапно по бокам у него материализовались двое мрачных мужчин в темных костюмах. Вид у них был такой, будто они собрались на похороны. Они аккуратно взяли Старыгина под руки и потащили к припаркованной неподалеку машине.

– В чем дело? – довольно спокойно спросил Старыгин, после всего, что с ним случилось, он уже не очень удивлялся всяким неожиданным встречам.

Ответа он не получил и оказался в машине, зажатым между двумя дюжими молодцами.

«Из милиции они, что ли? – размышлял он в то время, как машина неслась по улицам, нарушая все мыслимые правила. – Хотя нет, те бы сначала хоть спросили, кто я такой, потом документы показали. И физиономии незнакомые, если капитан Журавлева опять что-то задумала, я бы уж ее людей узнал. Опять же те в костюмах не ходят… Не иначе как по мою душу пришли эти, насчет таинственных иероглифов. Ну, пора познакомиться!»

Ему совершенно не было страшно. Бумажки с числами он оставил у Витьки Семеркина, и очень хотелось взглянуть в глаза тому человеку, кто в последние несколько дней пытался им руководить с какой-то одной ему ведомой целью.