Судно на воздушной подушке легко перенесло меня через пролив, и я оказалась во Франции. На судне мой украденный паспорт не вызвал ни малейших подозрений; они едва на него взглянули. Я, собственно, на это и рассчитывала. Умело наложенный грим, соответствующая прическа и пальто моей матери довершили иллюзию. Остальное, как говорится, зависело от моей сообразительности.

Разумеется, в те дни служба безопасности на многое смотрела сквозь пальцы. Я пересекла границу, не имея никаких пожитков, если не считать двух первых амулетов на моем браслете — это были гробик и туфельки; я практически не говорила по-французски, и у меня было всего шесть тысяч фунтов, которые я ухитрилась-таки снять со счета моей матери.

Я восприняла все это как некий вызов судьбы. Нашла работу на маленькой текстильной фабрике в пригородах Парижа. Сняла комнату на пару со своей товаркой, двадцатичетырехлетней Мартин Маттье, родом из Ганы, ожидавшей шестимесячного разрешения на работу. Я сказала ей, что мне двадцать два года и я из Португалии. И она мне поверила — впрочем, может, мне это только показалось. Держалась она вполне дружелюбно, а я чувствовала себя ужасно одинокой и доверилась ей. Я совершенно утратила всякую осторожность, и это, пожалуй, было моей единственной ошибкой. Мартин, особа чрезвычайно любопытная, порылась в моих вещах и обнаружила документы моей матери, которые я спрятала на дно самого нижнего ящика своего комода. Не знаю, зачем я вообще их сохранила. То ли из-за простой беспечности или лени, то ли повинуясь абсолютно неуместной ностальгии. Я, совершенно определенно, не собиралась впредь пользоваться материным удостоверением личности — слишком уж легко прослеживалась связь с той историей в Сент-Майклз-он-зе-Грин. Но мне не повезло: Мартин, взглянув на фотографию, сразу вспомнила, что где-то читала о случившемся там, и, разумеется, связала это со мной.

Вы должны понять: я была еще слишком юна. И стоило Мартин пригрозить мне полицией, как я попросту впала в панику. Она отлично это поняла и тут же воспользовалась моей беспомощностью, потребовав, чтобы я каждую неделю отдавала ей половину зарплаты. Это было самое настоящее вымогательство, вымогательство в чистом виде. Но я все терпела — а что еще я могла сделать?

Ну, наверное, я могла бы убежать. Но следует учесть: я и тогда уже была достаточно упорной. И что самое главное, жаждала мести. Так что я каждую неделю покорно платила Мартин ее «дань», вела себя тише воды ниже травы, терпела все ее выходки, убирала ее постель, готовила ей обед — в общем, ждала благоприятного случая. А когда Мартин наконец получила долгожданные документы, я в ее отсутствие позвонила на работу, сказалась больной и полностью обчистила квартиру, прихватив все, что могло мне пригодиться (прежде всего деньги, паспорт и удостоверение личности), а потом я донесла и на Мартин, и на наше потогонное предприятие, и на всех прочих моих сотоварищей по работе в иммиграционную службу.

Это Мартин подарила мне третий амулет — серебряную подвеску в виде солнечного диска, которую я легко приспособила к своему браслету. К этому времени начало моей коллекции жизней и амулетов было уже положено, и каждую из своих новых жизней я отмечала очередной побрякушкой на своем браслете. Уж такую-то капельку тщеславия я могу себе позволить — эти вещички напоминают мне, какой далекий путь я уже прошла.

Разумеется, паспорт матери я сожгла. Мало того что он вызывал у меня весьма неприятные воспоминания, еще и слишком опасно было бы поступить иначе. Итак, на моем счету появилась первая победа, благодаря которой я кое-чему научилась и поняла: когда на карту поставлена чья-то жизнь, ни о какой ностальгии и речи быть не может.

С тех пор призраки этих людей напрасно преследуют меня. Духи ведь способны двигаться только по прямой (так, по крайней мере, считают китайцы), и Холм с его бесконечными террасами, лесенками и извилистыми улочками служит мне идеальным убежищем — здесь способен заблудиться любой призрак.

Я, во всяком случае, надеюсь, что это так. Вчера в вечерней газете опять была опубликована фотография Франсуазы Лавери. Снимок, похоже, несколько подчистили, и теперь на нем не так заметно «зерно», но лицо Франсуазы все же слегка напоминает лицо Зози де л'Альба.

Однако, согласно произведенным расследованиям, «настоящая» Франсуаза умерла примерно год назад при обстоятельствах, которые теперь представляются весьма подозрительными. Сообщается, что после смерти мужа она долгое время пребывала в тяжелой депрессии, ставившей под угрозу ее здоровье, и умерла от передозировки одного средства, которую сочли случайной, но которая, естественно, вполне могла быть и преднамеренной. Соседка Франсуазы, девушка по имени Полетт Ятофф, куда-то исчезла вскоре после ее смерти, и о ней долгое время не было ни слуху ни духу, а потом кто-то обнаружил, что они с Франсуазой были близкими подругами.

Ну вы ж понимаете: некоторым людям ничем не поможешь. И ей-богу, я была о Франсуазе лучшего мнения. Эти «серые мышки» способны порой продемонстрировать неожиданную внутреннюю силу — впрочем, Франсуаза явно к таковым не относится. Бедная Франсуаза!

И все же я по ней совсем не скучаю. Мне нравится быть Зози. А Зози, разумеется, нравится всем — понимаете, она ведь такая естественная, и ей плевать, что о ней думают другие. Она настолько отличается от мисс Лавери, что вы не заметите между ними ни малейшего сходства, даже если сядете рядом ней в метро.

И все же для полной уверенности я перекрасила волосы. Впрочем, мне идет быть брюнеткой. С темными волосами я выгляжу француженкой — или, скажем, итальянкой; они придают моей коже жемчужный оттенок, да и цвет глаз отлично подчеркивают. В общем, вполне подходящий вид для той, кем я сейчас являюсь, — да и мужчинам нравится, что тоже, согласитесь, приятно.

Проходя мимо художников, сгорбившихся под зонтами на залитой дождем площади Тертр, я помахала рукой Жану-Луи, и он приветствовал меня своей обычной фразой:

— А я как раз тебя жду!

— Ты, видно, никогда не сдаешься, — сказала я.

Он усмехнулся.

— А ты бы сдалась? Нет, сегодня ты просто великолепна! Как насчет быстрого наброска в профиль? Он бы отлично смотрелся на стене твоего шоколадного магазина.

Я засмеялась.

— Во-первых, это не мой магазин. А во-вторых, я подумаю и, возможно, соглашусь немного тебе попозировать, но только при условии, что ты непременно отведаешь моего горячего шоколада.

Так-то вот, сказала бы Анук. Еще одна маленькая победа нашей chocolaterie. Жан-Луи и Пополь, разумеется, пришли, они заказали по чашке шоколада, а потом проторчали еще целый час, и Жан-Луи успел не только мой портрет набросать, но и еще два: молодой женщины, которая зашла, чтобы купить трюфелей, и быстренько сдалась под безудержным напором его болтовни, и Алисы. Причем портрет Алисы, повинуясь внезапному порыву, оплатил Нико, как всегда зашедший купить свое любимое миндальное печенье.

— Не найдется ли у вас в доме комнатки для художника? — спросил Жан-Луи, собираясь уходить. — Это же просто удивительное место. И оно так сильно переменилось в последнее время…