Костя слушал все это как сказку. Ему даже интересно было, как, когда это становится так, что самая обыкновенная жизнь превращается в сказку. Словно бы происходит отбор событий, которые для этого пригодны, и только эти события от жизни остаются.

В бабушкиной жизни тоже было много сказочного, но это и понятно: что бабушка у него необыкновенная, Костя знал всегда.

Он, например, не видел ни одного человека, который чувствовал бы себя в лесу как дома, а бабушка так себя в нем и чувствовала. И ничего, совершенно ничего не боялась, даже не понимала, чего там можно бояться, хотя в лесу водились волки и медведи, и совсем близко от города – Костя с бабушкой на электричке в те места ездили.

Однажды, когда Косте было шесть лет, они пошли за грибами и, уже набрав полную корзину, сидели на поляне и чистили их, чтобы не нести домой гниль. И вдруг из кустов вышел, выломился лось. Выломился и остановился в двух шагах, опустив рога и глядя на Костю неподвижными, страшными глазами. Он был такой огромный, как будто пришел из другого мира, в котором все не такое, как здесь.

Костя перепугался так, что не мог пошевелиться и только чуть слышно всхлипнул, а бабушка посмотрела на лося мельком и сказала:

– Ну чего ты, Костик? Он поглядит и уйдет.

И так и вышло, лось посмотрел на них и ушел в кусты, ломая их так, будто прямо сквозь лес проезжала электричка.

– Зверей бояться нечего, – так же спокойно сказала бабушка. – В глаза им только не смотри, они этого не любят. А так – что в них страшного?

Для нее в зверях действительно не было ничего страшного по двум причинам.

Во-первых, она умела стрелять. И как! В тот день, когда встретились с лосем, домой с электрички шли через Заречный парк. И Костя впервые увидел в парке стрельбу по летающим тарелочкам. Это было так интересно, что он остановился, хотя бабушка его торопила: мама вот-вот должна была вернуться с работы, надо было успеть грибов на ужин нажарить.

– Дай-ка выстрелить, – неожиданно сказала бабушка, обращаясь к главному, который запускал тарелочки.

– Еще подстрелишь кого-нибудь, – недоверчиво проговорил тот.

Но ружье дал, бабушке никто никогда не отказывал.

Она взяла ружье странным образом, в вытянутую руку, приставив приклад к плечу. Взлетели вверх тарелочки – одна, вторая, третья. Бабушка выстрелила ровно столько раз, сколько их запустили, и все они упали простреленные. Она даже не целилась! Все ахнули, а Костя чуть не умер от гордости. Не у каждого есть такая бабушка! Да ни у кого такой нет.

– У нас в семье все девки умели, – сказала она, когда по дороге домой он стал выспрашивать, где она научилась так необычно и метко стрелять. – Сын-то у родителей моих один был, младший, а нас, дочерей, десятеро. Не охотники, конечно, но стрелять как же не уметь? В лесу жили.

Костя даже представить не мог, кого же считали охотниками, если себя бабушка к ним не относила.

В лесу, по ее рассказам, все умели стрелять, и выбирать, какие травы и корни лечебные, а какие ядовитые, и ходить на охотничьих, подбитых мехом лыжах. Бабушкин отец даже сам такие лыжи делал и сдавал в Вятку, а на вырученные деньги покупал все, что невозможно было сделать дома, – соль, спички, мыло.

Но кроме того, что умели делать в лесу ее сестры, бабушка умела и то, что, Косте казалось, они уметь не могли.

Летом, когда шли за ягодами, на тропинку перед ними выползла гадюка. Костя остановился, не зная, что делать: змея извивалась прямо у его ног.

– Что ты встал? – спросила, подойдя, бабушка.

Гадюка напугала ее не больше, чем лось. Но дожидаться, пока змея уползет сама, бабушка не стала. Она подняла над ней руку, подержала немного, поводила туда-сюда – змея свернулась колечком и замерла.

– Пойдем, – сказала бабушка, переступая через гадючье колечко.

Костя переступил тоже, но не так спокойно, как она, – с опаской, и оглянулся потом. Змея лежала неподвижно, как будто одеревенела.

Конечно, с такими умениями бояться в лесу бабушке было нечего и некого.

Костя был немногим старше, только в школу пошел, когда понял, что ей, пожалуй, и среди людей некого бояться.

Главная часть его жизни проходила во дворе. Там жил в будке общий пес Шарик и играли дети, чаще всего в войну – мама не любила, когда они в нее играли, хотя сама была на фронте, – там проводили время и взрослые, и хотя их жизнь представлялась детям скучной, но и со взрослыми иногда случалось что-нибудь интересное.

Выяснилось, например, что новый сожитель тети Нины – пьяница, притом не просто горький, но и буйный. Через два дня после его появления тетя Нина выскочила во двор в разорванном халате, а он мчался за ней босиком, в штанах без ремня и в накинутом на голое тело ватнике.

– Сука! – орал он. – Я тебя счас…

Что именно он собирается сделать с тетей Ниной, которая бежала к калитке, дети, облепившие забор, выслушали с большим интересом. Но уже через минуту интерес сменился страхом: пьяный распахнул ватник и выхватил из-за пояса топор. Тетя Нина взвизгнула, бросилась обратно к дому, сожитель развернулся вслед за ней… Топорище блестело у него над головой, и казалось, он сейчас метнет в нее топор, как индеец томагавк.

Бабушка появилась неожиданно – вышла из дома и остановилась, глядя на бегущих. Тетя Нина с пронзительным визгом шмыгнула ей за спину. Теперь ее сожитель мчался с топором уже на бабушку.

– Отойди, бл… старая! – орал он.

Это возмутило Костю так, что он спрыгнул с забора и бросился к нему. Хотя вряд ли мог бы остановить невменяемого мужика, его никто уже остановить не мог.

Но стоило Косте так подумать, как бабушка выставила вперед руку – точно как тогда, над гадюкой, – и произнесла негромко, но с сильнейшей яростью:

– А ну на колени!

И пьяный упал. Упал на колени так, словно кто-то ударил его под них палкой.

Все ахнули. Бабушка посмотрела ему в глаза таким взглядом, что даже у Кости мурашки пошли по спине, и медленно проговорила:

– Ты как меня назвал, скотина? Никогда не прощу.

И ушла в дом. Все испуганно смотрели на тети-Нининого сожителя. Он стоял на коленях, как парализованный, и хватал воздух ртом, глядя перед собой трезвеющим взглядом.

Назавтра, выбритый и отвратительно пахнущий одеколоном, он явился к бабушке извиняться. Он что-то говорил заискивающим тоном, а в глазах у него стоял нескрываемый ужас.

– Сказала – не прощу, – даже не обернувшись от печи, в которую она как раз ставила противень с плюшками, отрезала бабушка.

Назавтра он исчез. Тетя Нина очень переживала и ворчала даже, что из-за Прасковьи лишилась мужа, но ее никто не слушал: все знали, что такое Нинка, и ее мужья, и, главное, Костина бабушка.

Категоричность ее не знала меры – Костя не мог припомнить ни единого случая, когда она сомневалась бы в своих действиях или стеснялась бы высказать кому-то свое мнение. Он привык знать, что это правильно, во всяком случае, сильно экономит время, которое не приходится тратить на пустые разговоры вокруг да около.