Просыпается он от бухающего шума. Этот шум, похоже, исходит изнутри его самого, из головы.

– Очнись, viejo, – говорит голос. Он открывает глаза, видит над собой толстое, потное лицо. «Я очнулся», – хочет он сказать, но голос в нем умер.

– Посмотри на меня! – говорят толстые губы. – Слышишь? Моргни, если слышишь.

Он моргает.

– Хорошо. Я вколю тебе обезболивающее, и потом мы тебя заберем отсюда.

Обезболивающее? «Мне не больно, – хочет сказать он. – Почему мне должно быть больно?» Однако что бы за него ни разговаривало, сегодня оно говорить не будет.

Поскольку он член союза грузчиков – о чем он не догадывается, – ему в больнице полагается отдельная палата. За ним в этой палате ухаживает бригада милых медсестер, и к одной из них, женщине средних лет по имени Клара, у которой серые глаза и тихая улыбка, он за следующие недели несколько привязывается.

Все сходятся во мнении, что он легко отделался. У него сломано три ребра. Кусок кости проткнул легкое, и потребовалась небольшая хирургическая операция, чтобы ее извлечь (не желает ли он сохранить косточку на память? – она в склянке у его кровати). На лице и верхней части тела порезы и ушибы, он содрал кожу, но мозг, похоже, не поврежден. Несколько дней под наблюдением, несколько недель бережного обращения с собой – и будет как новенький. Тем временем самое главное – утишать боль.

Чаще всего его навещает Эухенио – он глубоко раскаивается за свою безалаберность с краном. Он изо всех сил старается успокоить молодого человека: «Как же можно освоить новый механизм так скоро?» – но Эухенио безутешен. Когда он, Симон, выплывает из дремы, обычно именно Эухенио оказывается у него в поле зрения, Эухенио сидит с ним.

Альваро тоже навещает, и остальные товарищи из порта. Альваро поговорил с врачами, у него новость: хоть полное выздоровление и вполне возможно, ему, в его возрасте, толковее было бы не возвращаться к жизни грузчика.

– Может, я смогу крановщиком, – предлагает он. – Хуже Эухенио точно не будет.

– Если хочешь крановщиком, тебе придется перевестись в Отдел дорожного строительства, – отвечает Альваро. – Краны слишком опасны. У них в порту никакого будущего. Краны – всегда скверная затея.

Он надеется, что его навестит Инес, но нет, не навещает. Он опасается худшего: что она привела свой план в исполнение, забрала ребенка и сбежала.

Он рассказывает о своих беспокойствах Кларе.

– У меня есть подруга, – говорит он, – я очень люблю ее сыночка. По некоторым причинам, в которые я не стану вдаваться, образовательное начальство пригрозило отобрать его и отправить в особую школу. Можно попросить вас об одолжении? Вы не могли бы ей позвонить и выяснить, как идут дела?

– Конечно, – говорит Клара. – Но, может, сами с ней поговорите? Я могу принести телефон вам к постели.

Он звонит в Кварталы. Удается дозвониться только соседу, он уходит, возвращается, докладывает, что Инес нет дома. Он перезванивает позже – опять безуспешно.

Рано поутру назавтра, где-то в безымянном просвете между сном и бодрствованием, ему случается сон или видение. В воздухе у изножья кровати он с необычайной ясностью видит двухколесный фаэтон. Фаэтон сработан из слоновой кости или металла, отделанного слоновой костью, его влекут два белых коня, ни тот, ни другой – не Эль Рей. Одной рукой держа поводья, а другой царственно помавая, на облучке стоит мальчик, совершенно нагой, если не считать тряпичной набедренной повязки.

Как фаэтон и два коня помещаются в больничной палате – загадка. Фаэтон словно висит в воздухе без всяких усилий со стороны коней или возницы. Кони вовсе не замерли – время от времени они бьют копытами, мотают головами и фыркают. А у мальчика, похоже, рука, которую он вскинул, совсем не устает. Выражение его лица знакомо: оно довольное, даже торжествующее.

В некий миг мальчик смотрит прямо на него. «Читай по глазам», – словно говорит он.

Сон или видение длится минуты две-три. Потом блекнет, и палата вновь та же, что и прежде.

Он рассказывает об этом Кларе.

– Вы верите в телепатию? – спрашивает он. – У меня было такое чувство, что Давид пытается мне что-то сообщить.

– И что же это?

– Не могу точно сказать. Быть может, им с матерью нужна моя помощь. А может, и нет. Послание – как бы это сказать? – смутно.

– Ну, не забудем, что обезболивающее, которое вы принимаете, – опиат. От опиатов бывают сны – опийные сны.

– То был не опийный сон. Все по-настоящему.

После этого он отказывается от болеутоляющих и, соответственно, мучается. Хуже всего по ночам: малейшее движение пронзает его электрическим ударом боли в груди.

Ему не на что отвлечься, нечего читать. В больнице нет библиотеки, одни старые номера популярных журналов (рецепты, увлечения, дамская мода). Он жалуется Эухенио, и тот приносит ему учебник своего философского курса («Я знаю, что ты серьезный человек»). Книга, чего он и опасался, – о столах и стульях. Он ее откладывает.

– Прости, не мой сорт философии.

– А какую философию ты бы предпочел? – спрашивает Эухенио.

– Которая потрясает. Которая меняет жизнь.

Эухенио смотрит на него растерянно.

– А что не так с твоей жизнью? – спрашивает он. – Если не считать увечий.

– Чего-то не хватает, Эухенио. Я знаю, что так быть не должно, однако вот же. Мне моей жизни недостаточно. Я хотел бы, чтобы кто-то, какой-нибудь спаситель, сошел с небес, взмахнул волшебной палочкой и сказал: «Вот, прочти эту книгу и получишь ответы на все вопросы». Или: «Вот тебе совершенно новая жизнь». Ты, небось, таких разговоров не понимаешь, верно?

– Нет, не могу сказать, что понимаю.

– Не бери в голову. Просто настроение такое. Завтра буду опять самим собой.

Пора готовиться к выписке, говорит ему врач. Есть ли ему где жить? Есть ли кому готовить для него еду, приглядывать за ним, помогать, пока он поправляется? Не желает ли он поговорить с социальным работником?

– Никаких социальных работников, – отвечает он. – Я обсужу этот вопрос с друзьями и решу, как все устроить.

Эухенио предлагает ему комнату у себя в квартире, которую они снимают с еще двоими товарищами. Он, Эухенио, с удовольствием поспит на диване. Он благодарит Эухенио, но отказывается.

Альваро по его просьбе собирает данные о домах престарелых. В Западных кварталах, сообщает он, имеется учреждение, в котором проживают и выздоравливающие, хоть оно и рассчитано в основном на пожилых. Он просит Альваро записать его в список ожидания того учреждения.

– Совестно от таких слов, – говорит он, – но я надеюсь, что там вскоре появится свободное место.

– Если ты без злого умысла в душе, – успокаивает его Альваро, – эти слова можно считать допустимой надеждой.