Борька и ещё несколько мехматовцев оказались невольными свидетелями того, как Костя, сидя на песке и обливаясь потом, в сердцах произнёс:

— Да чтоб завтра же сюда пришёл такой холод, что мы все были бы вынуждены одеться в брюки и свитера! И чтоб держался этот холод, по меньшей мере неделю!

Тогда, на пляже, никто особенного значения Костиным словам не придал, но на следующий день вспомнить о них пожелали многие: за одну ночь температура воздуха упала с 38-ми градусов Цельсия до 16-ти и в течение недели оставалась на этой отметке.

Стоило только кому-то из друзей и близких хоть капельку разозлиться на Костю, как этот человек тут же подхватывал какую-нибудь заразу, простывал, вывихивал или ломал конечности, терял деньги или по уши увязал в самых разнообразных проблемах. Причём степень индивидуальной кары всегда оказывалась пропорциональной величине того недоброго импульса, который посылался в Костин адрес.

Но дар имел и оборотную сторону.

Кроме возможности проникновения в тайники человеческих умов и сердец, он, сам того не желая, оказался подверженным явлению аналогичного характера, которое, по сути своей, было неприятным. Через несколько недель после смерти Оксаны Костины мысли стали проецироваться в головы его собеседников, а также прочих людей, оказывавшихся поблизости, но непосредственно с ним не разговаривавших.

Костя всегда был порядочным и добрым человеком, но и у него в мозгу проскакивали иногда нелицеприятные для окружающих оценки людей. Когда же подобные мысли озвучивались случайным «приёмником», Косте приходилось краснеть, хотя никто, конечно же, не догадывался, откуда дул этот ветер.

Такие вещи как страх, злоба, высокомерие, зависть и обида сделались крайне опасными для Костиного сознания. Поскольку их вещественная подоплёка не могла теперь остаться не узнанной, секуцию за нехорошие мысли «пробуждённый человек», как окрестила его Вера Алексеевна, всегда получал «не отходя от кассы».

В результате действия подобной отрицательно-обратной связи бедовая Костина головушка частенько побаливала, а грудь саднило от жгучего чувства несправедливости: ведь из всех божьих тварей для прохождения этого «чистилища на земле» был выбран почему-то только он один. Остальные могли спокойно врать, сколько им влезет, злиться, обижаться, завидовать, презирать себе подобных и трястись от страха перед чем бы то ни было хоть всю свою жизнь — никаких болезненных реакций за это они не получали.

К концу лета Костя сообразил, что в том состоянии, в каком он находился, приступать к учёбе было бы слишком рискованно: можно было не рассчитать свои силы и, чего доброго, угодить в психушку. Поэтому в начале сентября он, сославшись на тяжёлое душевное состояние в связи с потерей любимого человека, оформил академический отпуск, сдал комнату в «Крестах» и переехал к родителям.

За год своего отдыха Костя много перечитал, серьёзно подтянул английский и стал, как прежде Вячеслав, постоянным абонентом Библиотеки Иностранной Литературы. С товарищами по университету Костя также периодически встречался, а вот девушкам, несмотря на их повышенный интерес к нему, никаких симпатий не оказывал.

Более-менее восстановившись в психическом смысле, а точнее, привыкнув к «избранному» статусу, он вернулся к студенческим делам, отстав от Борьки и других его сверстников на один курс.

Учился Костя, тем не менее, по-прежнему легко и через два года уверенно подошёл к диплому со средним баллом 4,98.

Дело происходило уже в постсоветское время, и параллельно с мехматом Костя стал посещать лекции в известном экономическом вузе, открытом в Москве с лёгкой руки одного американского профессора и располагавшемся здесь же, на территории МГУ.

Защитив диплом, он тотчас забыл про свою номинальную специальность и практически сразу устроился работать в одну из коммерческих структур, организованную его старшими братьями по науке.

Видя Костин недюжинный ум и достойную восхищения прозорливость, отцы-основатели подрядились оплачивать его учёбу в московском филиале одной настоящей американской бизнес-школы, чтобы их протеже стал в конце концов сертифицированным специалистом международного образца.

Недели и месяцы сменяли друг друга как цветные пластинки в калейдоскопе. Костя учился и работал, встречался со старыми приятелями. Однако ни новой пассии, ни даже обыкновенной «постельной» знакомой долгосрочного характера со дня смерти Оксаны он так и не завёл.

Старые московские подружки, бывшие приятельницы по университету и коллеги женского пола уже давно махнули на Костю рукой и стали относиться к нему почти как к брату. Никто не знал, сколько ещё могла бы продлиться эта добровольная половая аскеза, и, когда она наконец закончилась, все были несказанно удивлены.

На одной из корпоративных вечеринок, как говорится, «средь шумного балла, случайно», он встретил Таню…

Элегантная серая бэха плавно остановилась у тротуара в двадцати метрах от зеленеющей границы Южного Парка и, подождав несколько секунд, издала короткий, но мощный гудок, чтобы привлечь внимание трёх сонных ротозеев с большими сумками и заплечными мешками.

Ротозеи — две девушки и один молодой человек — категорически отказывались воспринимать пятьсот пятидесятый экзекьютив как потенциальное средство их будущего передвижения.

Видя лёгкое замешательство своих пассажиров, Костя выглянул из окна и приветливо помахал им рукой. Эвелин тут же бросила сумки, подбежала к нему и торопливо чмокнула в щёчку. Белый топик и короткие джинсовые шорты эффектно подчёркивали идеальную фигуру девушки, а улыбка на её красивом лице действовала мощнее любого гипноза.

— Привет, Константин! Мы, честно говоря, ожидали «карету» поскромнее…

— Я уже понял… — ответил Костя, всё ещё пребывая в волнующем оцепенении. — Салют пионерам мистических глубин! И доброе утро.

— Знакомься, это моя подруга Жаклина, я про неё тебе рассказывала. А это Флорис — он тоже едет с нами в Ремушан.

Жаклина оказалась высокой шатенкой с плоским, маловыразительным, конопатым лицом, обладавшей развитыми, неженственными плечами, характерными для профессиональных пловчих. Облегающая красная футболка, эластичные чёрные шорты, кроссовки Reebok и кепка Nike лишь только усиливали физкультурные ассоциации. Чуть-чуть дискредитировало образ мелкое подёргивание левой щеки, в духе семёновского Мюллера.

Главным достоянием Флориса были карие глаза, длинные, вьющиеся волосы до плеч, тёмные, как смоль, а также «латиноамериканский» загар. Светлая рубашка, застёгнутая у солнечного сплетения, небрежно подвешенные на пуговице очки Polaroid, длинные шорты болотного цвета и элегантные кожаные сандалии, делали из парня европеизированную копию мексиканского мачо.

— Рад познакомиться! — вежливо улыбнулся Костя и пожал протянутые ему руки.

Когда последние единицы багажа были уложены в машину, он подошёл к своей дверце и непринуждённо плюхнулся на водительское сиденье.